Оборона Петропавловска-на-Камчатке

М.А. Сергеев (1954)

Библиотека РОД «Горнозаводское направление» предлагает вашему вниманию электронную версию третьего издания книги Михаила Алексеевича Сергеева «Оборона Петропавловска-на-Камчатке» (М.: Военное издательство Минобороны Союза ССР, 1954).

***

Об авторе.

Михаил Алексеевич Сергеев ― ученый-географ, писатель и общественный деятель. Родился 12 апреля (31 марта) 1888 г. в Вильно. Получил юридическое образование и длительное время работал адвокатом, с 1918 по 1926 гг. управляющим Северо-Западной конторой Госбанка. В 1929 г. временно переезжает по рабочим вопросам в Петропавловск-Камчатский. Живо заинтересовавшись историей Сибири и Дальнего Востока, Михаил Алексеевич с 1932 г. начинает масштабные исследования от Тюмени до Камчатки. В результате своих исследований Сергеев написал около 350 работ (в т.ч. 22 книги), вошедшие в золотой фонд сибиреведения. Основные исследования посвящены экономике и экономической географии Севера, однако имеются работы по этнографии, истории и проч. В знак заслуг Михаила Алексеевича перед наукой Высшая аттестационная комиссия присвоила ему в 1963 г. ученую степень доктора географических наук без защиты диссертации. М.А. Сергеев ушел из жизни 11 мая 1965 г. В его честь получили свои названия ледник (при жизни, 1964) и вулкан (1966) на Камчатке.

Аннотация автора

В Крымской войне 1853—1856 гг. русский народ, как и во всех войнах, которые выпали на его долю, показал образцы высокого мужества и героизма. Одним из замечательных, но сравнительно мало известных эпизодов этой войны была оборона Петропавловска-на-Камчатке от соединенной англо-французской эскадры осенью 1854 года. Петропавловские бои были отдаленным, но громким отголоском войны, происходившей на юге Европейской России. Героическая оборона Петропавловска привлекла к Камчатке внимание всего мира. Защита Петропавловска останется навсегда одной из замечательных страниц самоотверженной борьбы русского народа за свое отечество. Советские люди свято чтут память героев и бережно хранят лучшие традиции героического прошлого русского народа.

Содержание

  1. Дальний Восток ― искони русская земля
  2. Дальний Восток накануне Крымской войны
  3. Камчатка
  4. Подготовка к обороне
  5. Появление англо-французской эскадры и первый бой
  6. Бой 24 августа (5 сентября) и разгром англо-французов
  7. Мировая слава Петропавловска
  8. Перенос Петропавловского порта
  9. Англо-французская эскадра в Петропавловске
  10. Переход камчатской эскадры на Амур
  11. Действия англо-французов в Татарском проливе и южно-охотских водах
  12. Последующие судьбы Камчатки

***

и колонии Росс на Тихом океане. Заселение русскими берегов Тихого океана происходило так стремительно и широко, что вся северо-западная часть этого океана стала к концу XVIII века внутренним русским морем. Гигантское кольцо русских поселений превратило Охотское и Берингово моря во внутренние российские воды.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК ― ИСКОНИ РУССКАЯ ЗЕМЛЯ

Необъятный Дальний Восток, лежащий за коренною Сибирью, — Забайкалье, Приамурье, Уссурийский край и Приморье, Сахалин и Курилы, Камчатка и Чукотка — является искони русской землей, освоенной на протяжении многих веков великим русским народом.

Присоединение Дальнего Востока было заключительным звеном поступательного движения русских за «Большой Камень»(1) — Урал. Официальное присоединение «Новой Сибирской. Земли» к Московскому государству произошло в результате походов Ермака (1581—1585 гг.) и приурочивается к 1582 году. Однако, как это удалось установить советским исследователям, русские появились в Сибири гораздо раньше. Это были не завоеватели, а простой мирный промышленный люд. Предприимчивые и свободолюбивые люди уходили за Урал от гнета и бесправия, от преследования царских властей.

Так задолго до известных исторических дат русские землепроходцы и мореходы попали на Ямал, обогнули Таймыр, достигли Индигирки, появились на Камчатке, Курильской гряде и в Русской Америке — современной Аляске. Поход Ермака, ставший предприятием огромной государственной важности и подготовивший падение Сибирского ханства, открыл ворота для массового проникновения русских за Урал. С тех пор началось неутомимое движение русских «встречь солнца», на восток, к естественным рубежам России на Тихом океане. В своем стремлении вперед, в новые «дебри плодовитые», промышленники, казаки и другие служилые перебирались из одних речных бассейнов в другие, переваливали через хребты, преодолевали бурные воды Ледовитого океана. По большим и малым рекам и разделявшим их волокам они попали с Оби на Енисей, с Енисея по Нижней Тунгуске на Вилюй, а оттуда на великую реку Лену.

Движение русских людей к побережью Восточного океана(2) началось из Якутского острога(3), заложенного в 1632 году сотником Бекетовым, и происходило в нескольких направлениях.

Первыми появились на тихоокеанских берегах томские и красноярские казаки, посланные в 1637 году из Якутска во главе с атаманом Дмитрием Копыловым. Часть этого отряда, под началом Ивана Москвитина, отправилась на «большое море-окиян, по тунгусскому языку на Ламу»(4).

В 1639 году казаки вышли к устью впадающей в Охотское море реки Улья и поставили там зимовье — первое русское селение на Тихом океане. Они пробыли на Охотском побережье два года и разведали его к северу до Тауйокой губы и к югу до устья Уды, где также был основан острожек. В 1642 году отряд вернулся в Якутск и принес полученные от охотских эвенков(5) сведения об Амурском крае.

В следующее трехлетие (1643—1646 гг.) горсть отважной вольницы под предводительством письменного головы(6) Василия Пояркова положила начало проникновению русских в Даурию (Приамурье). Поярков первым совершил плавание по Амуру и Охотскому морю и доставил известия о них, а также о Сахалине и Шантаоских островах. Честь занятия Амура принадлежит Ерофею Хабарову, отправившемуся туда вслед за Поярковым (1649—1653 гг.). Благодаря сообщениям Москвитина, Пояркова и Хабарова «страна по Амуру прослыла райской по Сибири землею», что «против всей Сибири украшена и изобильна». Слухи о богатствах и плодородии этой страны вызвали массовое переселение русских во вновь обретенную землю. К 80-м годам XVII века России принадлежали уже все Приамурье, Уссурийский край и часть бассейна Сунгари. На всей этой обширной территории были разбросаны русские острожки (Албазинский, Амгунский, Анчанский, Делинский, Зейский, Кумарский, Косогорский и др.), поселки, однодворки и заимки русских хлебопашцев (Андрюшкина, Игнатина, Озерная и многие другие). В продолжение почти трехсот лет, начиная с середины XVII века, Дальний Восток являлся обетованным местом, куда были направлены устремления вольнолюбивых русских людей, искавших выхода из нищеты и неволи.

Одновременно началось проникновение русских на берега Тихого океана с севера. Михаиле Стадухин пришел в 1647 году по сухопутью с Колымы на Анадырь, впадающий в Берингово море, а оттуда «со товарищи своими, на лыжах, с нартами за Нос, на Пенжину реку» и на другие реки Охотского моря до Охоты на юге включительно. Так впервые появился русский люд в самом глухом тогда северном углу «Ламы», ныне цветущем Корякском национальном округе.

Вошедшим в историю плаванием Семена Дежнева в 1648 году из устья Колымы к Анадырю было доказано существование морского прохода из Ледовитого океана в Тихий. Дежневу принадлежит мирового значения заслуга открытия пролива, названного позже Беринговым(7).

За десять лет (1639—1649 гг.) русские разведали все побережье Охотского моря, от устья Амура до Пенжины, и Колымско-Чукотское побережье, от Колымы до Анадыря.

Движение русских в приморские земли завершилось походом казаков Луки Морозко и Владимира Атласова на Камчатку (1696—1697 гг.). Вслед за тем были присоединены к России последние дальневосточные земли — Курильские острова(8). В 1711 году камчатскими казаками, во главе с Данилой Анциферовым и Иваном Козыревским, был осмотрен первый Курильский остров Шумшу, а в 1713 году тот же Иван Козыревский, кроме Шумшу, побывал на острове Парамушире(9). Во время этих посещений казаки собрали подробные сведения о всей Курильской гряде и лежащей за ними Японии.

Таким образом, к концу XVII века как южные районы Дальнего Востока (Приамурье, Приморье), так и все северные его окраины (Охотско-Колымский край, Камчатка, Чукотка) были российскими владениями. В первые десятилетия нового, XVIII века происходит упрочение власти России в этих местах, освоение их русским народом и дальнейшее распространение русских по побережью Тихого океана.

Первая Камчатская экспедиция капитана Беринга (1725—1730 гг.), посланная Петром I с целью найти путь в Индию и Китай через Северный Ледовитый океан и установить, соединяется ли Азия с Америкой, впервые прошла вдоль всего восточного побережья Камчатки и Чукотки, подтвердила существование разделяющего Азию и Америку пролива и Диомидовых островов в этом проливе, открыла острова Карагинский и св. Лаврентия. Экспедиции этой не удалось, однако, увидеть противолежащие Чукотке северо-западные берега Америки. Честь этого открытия принадлежит подштурману Ивану Федорову и геодезисту Михаилу Гвоздеву — участникам Чукотской экспедиции (1727—1732 гг.), инициатором которой был якутский казачий голова Афанасий Шестаков.

В августе 1732 года Федоров и Гвоздев увидели «Большую Землю» — Америку и стали на якорь около берега (видимо, к северо-востоку от современного мыса принца Уэльского), затем они «пошли подле земли к южному концу». Эти мореплаватели были первыми европейцами, увидавшими американские берега выше 40° северной широты; они же открыли остров Укивок (Кинга) и описали острова Диомида (или Гвоздева). Имена Федорова и Гвоздева полузабыты в истории тихоокеанского мореплавания. Последовавшая вскоре новая Берингова экспедиция затмила славный подвиг скромных тружеников моря. Вместе с тем только благодаря этой экспедиции стали известны обстоятельства плавания Федорова и Гвоздева.

Замечательные труды Второй Беринговой экспедиции (1733—1742 гг.) широко известны. Северный отряд экспедиции открыл часть материка Америки между 55°5′ и 60° северной широты (в районе мыса св. Илии и острова принца Уэльского) и многочисленные острова от крайне восточного Каяк до самого западного острова Беринга (Кадьяк, Укамок, Евдокеевские, Шумагинские, Лисьи, Умнак, Андреяновские, Крысьи, Ближние).

Предпринятые после этого промышленниками и казаками плавания из Охотска и Камчатки на восток увенчались открытием всей Алеутской гряды. В 1761 году русские (промышленные люди купца Бечевина) впервые появились на американском материке, на берегу Исанахского пролива, между Аляской и островом Унимак. В последующее время российские владения, благодаря деятельности Российско-американской компании, распространились на морских побережьях и внутри самого материка и дошли до Калифорнии, где в 1812 году на побережье небольшой бухты около залива графа Румянцева и реки Славянка возникло самое южное в Америке русское поселение — Росс.

Русские были и первыми европейцами на Сахалине. Первоначальные вести о нем сообщил, как упомянуто, Василий Поярков в 1646 году. Участник Второй экспедиции Беринга мичман Шельтинг обогнул Сахалин с северо-востока и прошел вдоль всего восточного побережья до пролива Лаперуза. Шельтинг был первым европейцем, попавшим на остров с севера и описавшим его берега. Плававший здесь за его лет до этого голландец Фриз подошел к Сахалину с юга и, не заметив пролива между ним и островом Иессо (Хоккайдо), принял Сахалин за часть последнего. В 1805 году известный русский мореплаватель Крузенштерн сделал опись северо-восточных берегов Сахалина и присоединил к России посещенные им места (мыс Терпения, бухта Лососей и др.). В следующие годы (1806— 1807 гг.) лейтенанты Давыдов и Хвостов осмотрели все восточное побережье, заняли южную оконечность острова (залив Анива) и в знак принадлежности острова России поселили там пять матросов. Но не все открытые и обжитые русскими людьми земли оставались постоянными владениями Российского государства. Вследствие экономической отсталости России, а главное — недальновидной политики царского правительства, наиболее губительно сказавшейся «на тихоокеанских рубежах, некоторые из этих земель (Приамурье, Курилы, Сахалин) оказались впоследствии отторгнутыми от России и были воссоединены с нею окончательно лишь в советскую эпоху. Несмотря на это русский народ никогда не переставал считать их свои­ми исконными владениями. Особенно ярко проявлялось это на Амуре. Освоенные русскими многочисленные места в Приамурье никогда не принадлежали Китаю. Маньчжурские власти, правившие в то время Китаем, только еще начинали интересоваться Амуром. Узнав о появлении на Амуре русских, маньчжуры пытались вытеснить их оттуда, но потерпели неудачу. Однако московское правительство ограничилось только основанием в верховьях Шилки Нерчинского острога (1654 г.) как опоры русского влияния на Амуре. Не присоединяя Приамурья, московские власти в то же время и не оказывали никакой помощи находившимся там казакам, служилым и промышленным людям.

Предоставленные собственным, крайне ограниченным силам, русские оказались в тяжелом положении. Тем не менее они упорно оставались в новообретенных землях, строили там городки и зимовья, заводили пашни, мельницы, рыбные ловли.

Между тем натиск маньчжурских властей все усиливался. Против незначительных русских сил посылались пехота, конница, артиллерия, флот.

Все это побудило, наконец, московское правительство предпринять переговоры с Китаем об установлении границ в Приамурье.

Этот первый период в истории Амурского края завершился Нерчинским трактатом 1689 года, первым в истории договором между Китаем и европейским государством. В трактате была точно установлена только западная граница в бассейне реки Шилки. Дальше к востоку, в сто­рону моря, рубежи были определены Хинганскими горами, направление которых в те времена никому не было известно. Все громадное пространство между Хинганским хребтом и рекой Уда(10) осталось совсем не разграниченным.

Туманная формулировка Нерчинского договора отторгнула формально, по мнению русского правительства, Приамурье почти на 170 лет от России. Полагая, что эти территории отошли к Китаю, правительство пыталось неоднократно, но безуспешно разграничить точно владения и добиться плавания по Амуру. Но и Китай в течение всех этих 170 лет тоже не считал Приамурье своим владением. Маньчжурское правительство, добившись запрета плавания русских по Амуру и в то же время опасаясь могущественного соседа, ничем не проявляло власти в Приамурье. В результате все среднее и нижнее течение Амура продолжало оставаться в том же самом положении, в каком застал эти места Поярков в 1644 году. Мало того, обитавшие там до появления русских земледельческие племена (дауры, дючеры, гогули) были переселены по распоряжению маньчжурских властей в Маньчжурию. Все левобережье Амура, не принадлежавшее, ввиду неясности границ по Нерчинскому договору, ни России, ни Китаю, было заселено лишь туземцами охотниками и рыболовами (гольдами-нанаями, ульчами, гиляками-нивхами). Китайские селения, посты и караулы там отсутствовали, и перечисленные племена оставались не зависимыми от Китая. Маньчжурские и китайские купцы посещали Амур самовольно, без ведома властей. Российское правительство также не проявляло особого интереса к этому краю.

Иначе, однако, рассудил простой русский люд, сознававший исконную принадлежность Приамурья России. Нахлынувшие во второй половине XVII века на Амур русские не покинули обжитых ими мест и после Нерчинского договора. Они остались в самых глухих таежных уголках Дальнего Востока и проникали, спускаясь по Амуру, все дальше и дальше вглубь края. Потомки этих первых поселенцев (вологодцев, вятичей, пермяков и т. д.) образовали впоследствии два особых казачьих войска — амурское и уссурийское. Не прекратилась после трактата 1689 года и тяга на Амур новых переселенцев. Несмотря на запрет русских властей и устройство в устье Олекмы заставы «для обереганья дороги в Даурию», туда продолжали уходить казаки, государственные крестьяне, охотники-промышленники, беглые каторжники, преследуемые властями старообрядцы разных толков. Они сооружали в дебрях Приамурья поселки и скиты и явились там пионерами земледелия(11). Одни названия населенных пунктов Амурского и Уссурийского края (Вятское, Пермское и др.) говорят о происхождении их основателей.

К концу XVIII — началу XIX века владения русского народа простирались далеко за пределы азиатского побережья Тихого океана. Необходимым условием закрепления за Россией этих владений было освоение тихоокеанских вод. Мореплавание, сделало возможным заселение русскими грандиозных окраин северо-востока Азии и северо-запада Америки — от Тугура и Уды до Болышерецка и Урупа на Охотском море, от Петропавловска-на-Камчатке до Ситхи

Всеми этими приобретениями наша родина обязана простым русским людям — землепроходцам и мореходам. Документы той эпохи рисуют нам замечательные образы людей XVI—XVIII веков, потомков предприимчивых новгородских ушкуйников и поморов, выходцев из древних русских земель — Устюга Великого, Суздаля, Соли Вычегодской. Мужество, необыкновенная выносливость и стойкость сочетались у них с горячей любовью к родине и исключительной скромностью. Скупыми, без бахвальства, словами рассказывают они в своих «отписках», как пришлось им «многие годы всякую нужду и бедность терпеть, сосновую и лиственную кору есть и великую скверну принимать…» В самых тяжелых условиях, плавая без карт и описей, по сметке и догадке, несли они десятки лет «дальние службишки», показывая высокое сознание долга и беспримерную ревность в приискании пользы государству.

Не удивительно, что подвиги землепроходцев XVI— XVIII веков не только вызывали интерес и восхищение передовых людей дореволюционной России, но и сейчас привлекают особенное внимание советских исследователей, восстанавливающих подлинную историю Сибири и Дальнего Востока, которая творилась не в недрах московских приказов, а потом и кровью простого народа. Сибирский краевед Н. Щукин писал более ста лет назад: «Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи, но знаем ли мы Василия Пояркова, Ерофея Хабарова, знаем ли Ануфрия Степанова, знаем ли сотника Дежнева?.. Покуда будем мы возвышать русский дух иностранными примерами? Зачем не искать великих дел в нашей истории?!»

Необычайно быстро, менее чем за шестьдесят лет, землепроходцы преодолели огромные пространства от Урала до Тихого океана. Присоединение в столь короткое время одной из величайших и малодоступных областей земного шара представляет необыкновенное в истории событие. Трудно в кратких словах оценить в полной мере значение его для России. Сошлемся лишь на следующее мнение историка прошлого века Замысловатого, который писал, что с присоединением Сибири к России «исторической деятельности русского народа открылось новое великое поприще, явились новые неиссякаемые источники материальных средств, и еще неведомая образованному миру значительная часть азиатского материка выступила из мрака неизвестности. Сибирь стала частью всемирной культурной области, и это событие имеет такое же всемирно-историческое значение, как и открытие западноевропейскими народами новых земель в конце XV века ив начале XVI века». Прибегая к такому же сопоставлению, один из крупнейших европейских географов, немец Пешель, указывал, что в то время как в Северной Америке европейцы после трех с половиною веков все еще не достигли окраины страны, — русским понадобилось только полстолетия для преодоления пространства от Оби до Тихого океана.

Русские, от промышленников XVII—XVIII веков до ученых и мореплавателей XVIII—XIX веков, были и первыми исследователями северных вод Тихого океана. Они открыли загадочную восточную часть «Татарии» (Сибири) и стерли много белых пятен с мировой географической карты. И тут первое по времени и наиболее почетное место занимают землепроходцы. Простые, обычно неграмотные люди проявляли огромную любознательность к неведомым странам и внимательно подмечали все новые, поражавшие их явления. Казачьи «отписки» и «сказки», допросы и «расспросные речи» служилых, изъяснения и записи промышленников содержали ценнейшие сведения о природе и людях вновь обретенных земель. Первые мореходы приобрели большие практические знания в полярной и тихоокеанской навигации и далеко опередили в этом отношении европейцев.

«Каких трудов и несчастий избавились бы голландские и английские мореходы, если бы могли пользоваться гидрографическими познаниями, которые в Великом Новгороде известны были за несколько сот лет до этого», — писал русский историк конца XVIII — начала XIX века Лерберг. Благодаря землепроходцам страны, лежащие на берегах Тихого океана, появились впервые на географических картах («чертежах») и в сопутствовавших им описаниях («росписях») XVII—XVIII веков. Западноевропейские труды того времени о северной Азии были построены в основном на сообщениях землепроходцев.

Со второй четверти XVIII столетия начались подлинно научные исследования Дальнего Востока и смежных стран. Они осуществлялись в течение XVIII и XIX веков учеными-путешественниками и военными моряками. Самые разнообразные отрасли знания — география и геология, гидрография и гидрология, ботаника и зоология, история, этнография и языкознание — обогатились известными трудами Крашенинникова и Штеллера, Биллингса и Сарычева и многих других. Замечательный вклад в изучение Тихого океана сделан отечественными кругосветными мореплавателями — Крузенштерном и Лисянским, Головниным, Лазаревым, Литке и др. За период с 1803 по 1849 год было совершено тридцать шесть кругосветных плаваний, и Россия заняла в это время первое место в мировом дальнем плавании и научном исследовании океанов. Во время кругосветных плаваний (экспедиций) было совершено много географических открытий, исправлены координаты и описи открытых ранее островов, разрешено много неясностей старой географии, опровергнуты многочисленные иностранные «открытия» разных мифических земель, найдены новые морские пути из Приморья и бассейна Амура на Камчатку и Чукотку, в Америку (с запада) и Японию (с севера), в Китай, Калифорнию и на Сандвичевы острова. Проведенные экспедициями исследования положили основание новой науке — океанографии; участники экспедиций засняли и описали значительную часть тихоокеанских берегов, сделали ценные наблюдения над первобытными племенами островов Тихого океана.

Русские были и пионерами новой культуры на далеком северо-востоке Азии и северо-западе Америки. Промышленники, служилые казаки и их потомки явились первыми поселенцами в этих местах. С их приходом началось проникновение русской народной культуры на совершенно дикие, лежавшие далеко в стороне от цивилизованных стран тихоокеанские окраины. Русские завезли туда лошадей и рогатый скот, стали развивать земледелие, промышленность, торговлю. В глухие, чрезвычайно отсталые места проникали новые формы производства, развивались разделение труда и обмен, создавались более высокие типы хозяйства и быта. Первобытные, не вышедшие еще из стадии родового строя, охотничьи племена получили от русских новые средства производства, заимствовали у них новые отрасли труда, узнали более совершенное жилище и домашнюю утварь, пищу и одежду, школу и больницу… Такое прогрессивное влияние охватило и Приамурье, и Курильские острова, и Камчатку — все дальневосточные окраины.

Громадное культурное влияние русского народа не раз отмечалось и старой литературой, мало освещавшей, как правило, историю народа. «Горсть казаков и несколько сот бездомных мужиков перешли на свой страх океаны льда и снега, и везде, где оседали усталые кучки в мерзлых степях, забытых природой, закипала жизнь, поля покрывались нивами и стадами, и это от Перми до Тихого океана», — писал Герцен в своем знаменитом «Колоколе» в 1859 г., отмечая громадную культурную роль русских людей на окраинах.

Весьма знаменателен также тот исторический факт, что присоединение дальневосточных окраин к России не имело для коренных жителей тех гибельных последствий (зачастую полного вымирания), которые постигли (и постигают на наших глазах) колониальное население США, Англии и других «просвещенных» стран. Русские, проникая в новые места, стремились обычно наладить мирные отношения с туземным населением и воздействовать на него в культурном направлении. Замечательные образцы гуманного отношения к отсталым племенам, населявшим берега и острова Тихого океана, показали русские военные моряки — Крузенштерн, Головнин, Литке и др. Неудивительно, что и к себе они встречали со стороны этих племен доброжелательное отношение.

Характерно, что испытавшие гнет других государств народы прекрасно сознавали преимущества своего положения как подданных России. Очень яркие сообщении об этом приводят и старые и более поздние путешественники — тот же капитан Головнин, Невельской, Буссе, Арсеньев и др. Айны Курильских островов и Сахалина видели в русских своих защитников и освободителей от жестокого ига японцев. С такою же радостью встречали русских и эвенки Сахалина, переселившиеся туда с материка, не признававшие власти японцев и продолжавшие считать себя подданными России. Выдающийся прогрессивный деятель и патриот, исследователь Азии полковник генерального штаба Венюков, посетивший Приморье и Уссурийский край вскоре после воссоединения их с Россией, сообщает следующие впечатления от общения с нанаями: «Гольды благословляют судьбу за то, что, наконец, на Уссури появились русские, столь умеющие владеть подчиненными им инородцами без отягчения их участи и уже давно ожидаемые там, как избавители от жестокого ига манчжуров». Гнет, насилия, эксплуатацию народы Дальнего Востока, как и всей Сибири, испытывали от царских воевод и купцов, а в простом русском люде — крестьянах прежде всего — они видели своих друзей.

Вполне понятно поэтому, что жившие веками в добрососедских отношениях с русским народом племена вставали бок о бок с русскими старожилами на защиту российских владений от пытавшихся захватить их иностранных хищников. Так было не раз с камчадалами, алеутами, орочами и другими племенами Дальнего Востока. Особенно ярко патриотические чувства их проявились в советскую эпоху, когда у возрожденных Октябрем отсталых народов родилось совершенно новое сознание, новое по качеству чувство советского патриотизма и содружества с другими народами страны.

Особенно замечательны были прогрессивные последствия присоединения к России Аляски — Русской Америки. За время деятельности Российско-американской компании(12) сооружено было много новых селений промышленников на островах и материке. Заселились и обстроились пустынные острова Берингова моря (Прибыловы, Командоры, Алеутские) и Аляскинского залива (Кадьяк, Афогнак, Ситха). Русские поселки возникли на американском материке — на берегах заливов Кенайского и Чугацкого, Якутата, Бристольского и Нортон. Появились гавани «Трех святителей», Николаевская, Павловская, Константиновская, Деларовская, Капитанская и крупный порт Ново-Архангельск. Созданы десятки крепостей и редутов на побережьях и внутри материка (Александровская, Павловская, Георгиевская, Николаевская, Симеоновская и многие другие). Кроме этих постоянных населенных пунктов, было много временных, на сезон промысла, разбросанных в разных местах.

Исключительно богатый вклад сделан русскими в изучение Русской Америки. Промышленники и служащие Российско-американской компании, миссионеры и моряки исследовали приморские и внутренние районы страны и дали первые сведения о населении и природных ресурсах: растительных и животных богатствах, минеральных источниках, полезных ископаемых до знаменитого аляскинского золота включительно. Труд миссионера Вениаминова пользуется мировой известностью, а работы военных моряков Врангеля, Загоскина, Тебенькова, Хлебникова сохранили свое значение и в наши дни.

Российско-американская компания создала большое разнообразное хозяйство. Важное место занимали добыча морских и наземных пушных зверей, рыболовство и китобойное дело. Лесообрабатывающая промышленность насчитывала семь «пильных» заводов с паровыми и водяными установками и паровой лесопильный плашкоут. Возникли крупное судостроение, металлообрабатывающее, мукомольное, жиротопенное, суконное, кожевенное и кирпичное производства, солеварение, смолокурение, разработки угля, железа, извести. Создана своеобразная «ледяная промышленность»: на Ситхе и Кадьяке происходила заготовка льда для вывоза в Калифорнию. Предприятие было оборудовано ледниками, пристанями, дорогами, лесопилкой. В колониях работали различные мастерские: столярные, бондарные, мелкого судостроения, кузницы, слесарни, прядильни, токарные, ткацкие, чугунолитейные. Заведено было и сельское хозяйство — животноводство, посевы овощей, картофеля и зерновых культур.

Крупные размеры приняла внешняя торговля. Вывозились пушнина, китовый ус, моржовая кость, табак, свечи, воск. Ввозились зерно, бобы, жиры, соль, мыло и пр. Оживленные торговые сношения установились, помимо метрополии, с США, Калифорнией, Чили, Канадой, Гавайями и Филиппинами, Китаем, Англией, Персией, Турцией.

Устроены впервые школы и больницы. В колониальных училищах представители местных племен и креолы(13) учились грамоте и письму, счетоводству, морскому делу. Окончившие отправлялись в Иркутск, Москву и Петербург «для обучения наукам, мастерствам и ремеслам». В штурманском училище, в Кронштадте, проходили мореходное дело креолы, ставшие впоследствии прекрасными моряками: Архимандритов, Кашеваров, Беземан. Многие креолы сделались офицерами и крупными служащими Компании.

В результате разнообразных забот о населении Русской Америки даже там, несмотря на постоянные враждебные происки англо-американцев(14), сложились подлинно дружелюбные отношения между русскими и туземцами. Далекий от добрых чувств к России английский мореплаватель Ванкувер сообщал в конце 90-х годов XVIII века следующее: «Я с чувством приятного удивления видел спокойствие и доброе согласие, в каком русские живут между самыми грубыми сыновьями природы. Покорив их под свою власть, они удерживают влияние над ними не страхом победителей, но, напротив того, приобретая любовь их благосклонным обращением… Русские находятся на весьма дружественной ноге со всеми жителями края».

Столицей Русской Америки был порт Ново-Архангельск, крупнейший административный, промышленный и культурный центр северо-западных, в ту пору отечественных вод Тихого океана. Там была крупная крепость и находилось много промышленных предприятий и культурных учреждений, до театра, картинной галереи и библиотеки включительно. Около Ново-Архангельска, на Японском острове, открылась академическая обсерватория для магнитных наблюдений. Возникли там и единственные на всем северо-западе Америки крупные верфи, строившие суда (в том числе и первые в этих водах паровые) и ремонтировавшие американские корабли до устройства адмиралтейства в Сан-Франциско.

Деятельность русских на Тихом океане была высоко оценена просвещенным человечеством. Заслуги их были признаны прежде всего Америкой. В 1893 году правительство США обратилось с просьбой к русскому правительству об участии России в Колумбовой выставке (в Чикаго) по случаю 400-летия открытия Америки. Американские министерства (военное и иностранное) сообщили, что «в Америке выражено общее желание, чтобы успешные попытки русского правительства в открытии Аляски были представлены подлинным отчетом капитана Витуса Беринга за его путешествие от 1738 по 1742 год, во время которого Аляска была открыта». Просьба США была уважена, и Россия заняла на Колумбовой выставке подобающее ей место.

Российско-американская компания просуществовала около семидесяти лет (1799—1867 гг.). После Крымской войны, обнажившей всю гнилость самодержавного режима в России, судьба восточных колоний была решена. Вся Аляска и почти все тихоокеанские острова (Прибыловы, св. Лаврентия и Матвея, Нунивок, Алеутская гряда) были проданы российским правительством США.

Следы русской культуры сохранялись в Северной Америке долго, многие до наших дней. В Сан-Франциско существовала колония старожилов Русской Америки, были русские и русско-славянские общественные организации, русская типография и газета. Первые папиросные фабрики открыли там русские. В приморских и внутренних районах вкраплены старожильческие поселки пионеров освоения Русской Америки. Еще сравнительно недавно самым крупным центром Северной Аляски был русский поселок Михайловский, позднее его сменил новый город Ном.

Много воспоминаний о подвигах русских хранит географическая карта. Русские названия в разных уголках Аляски сложат памятником мореплавателям, прославившим отечество в XVIII—XIX веках. Заливы и проливы, горы и ледники, мысы и острова носят имена русских промышленников, путешественников, офицеров, матросов, ученых — Баранова, Беринга, Врангеля, Головнина, Куприянова, Лазарева, Морозова и многих других.

Совершенно иначе сложились судьбы Русской Америки после перехода ее к США. Она стала типичной сырьевой колонией, обреченной на ограбление. Немедленно началась хищническая разработка природных богатств страны и самая варварская эксплуатация населения. За первые шестьдесят лет американского владычества было выкачано из Аляски больше 2 билл. долларов дохода. Оставшиеся от русских промышленные и сельскохозяйственные предприятия пришли в полный упадок. Это разрушение процветавших некогда под российской властью земель признавали и многие американцы. «Историю Аляски от 1867 до 1897 года мало кто сможет читать без возмущения», — писал американский историк Долл.

На протяжении первых полутораста лет со времени появления русских на Дальнем Востоке там не было и помина о каких-либо других путешественниках — англичанах, французах, японцах, американцах и др. В те времена европейские мореплаватели, побывавшие уже во всех других океанах, в Тихом океане знали лишь южную часть его. О северо-западных водах его, лежащих за японским островом Нипон и за Калифорнией, у этих мореплавателей были: самые смутные, порою фантастические представления. Япония, изолировавшая себя от всяких внешних сношений, не показывалась до конца XVIII — начала XIX века ни на Курилах, ни на Сахалине; японские суда попадали туда и на Камчатку лишь в результате кораблекрушений. Американские колонии (будущие США) лишь через двести лет проникли в западные тихоокеанские воды.

Иностранные мореплаватели начали появляться в северо-западной части Тихого океана, в первую очередь в водах Русской Америки, только в последней четверти XVIII века. Их привлекали сюда огромные пушные богатства. Норвежские, шведские, испанские моряки истребляли морских зверей и вели грабительский торг с населением районов, уже несколько десятилетий принадлежавших России. Особенной наглостью отличались англо-американские пираты, которые занимались не только грабежом и контрабандой, но и вооружали туземцев, подстрекая их к восстаниям против русских. Однако в то время американцы ограничивались пока только налетами в ближайшие к материку Америки воды, не рискуя еще показываться у берегов Чукотки, Камчатки, Сахалина и на Охотском побережье.

К тому же времени относятся и первые европейские экспедиции (преимущественно английские, реже французские), вызванные поисками морских путей в тихоокеанские страны и желанием захватить там богатые источники сырья и рынки сбыта. Наиболее активную роль в этих поисках играла Англия, утратившая в Америке большинство своих колоний и стремившаяся вытеснить Россию с Тихого океана. Возобновление торговли России с Китаем (1794 г.), существовавшей уже около двух столетий, вызвало сильное озлобление англичан. За период с 1776 по 1794 год на севере Тихого океана побывало около десяти английских экспедиций, в том числе и известные мореплаватели Кук (1776—1780 гг.), Броутон (1789—1791 гг.), Ванкувер (1791—1794 гг.). Английские мореплаватели призывали свое правительство захватить тихоокеанские земли, давно уже занятые Россией, а английские государственные деятели и коммерсанты горячо обсуждали возможность полного вытеснения России из Китая и колонизации освоенных русскими Курильских островов как ближайших подступов к Японии. Уже тогда, более полутора веков назад, началась та беззастенчивая фальсификация истории со стороны иностранцев, то стремление опровергнуть, хотя и заведомо негодными средствами, первенство русских в открытии, исследовании и освоении тихоокеанских стран, которые так характерны (особенно для американцев) в современную эпоху. Тот же знаменитый мореплаватель Кук, впервые попавший в аляскинские воды в конце 70-х годов, спустя около сорока лет после Беринга, присваивал себе открытие северо-западной Америки. Он давал посещенным им местам новые, английские названия, хотя, по собственным его сообщениям, видел уже там русских промышленников. По его примеру и Ванкувер заменял на картах русские наименования английскими.

Хищнические устремления Англии на Тихом океане проявились особенно ярко в следующем столетии, в тяжелые для России годы Крымской войны.

Комментарии к 1 главе

(1) «Камень», «Камни» — общераспространенное в старину и сохранившееся до сих пор в Сибири название не только отдельных гор, но и целых хребтов (весь Урал, весь Яблоновый хребет, хребет Миддендорфа на Таймыре и другие назывались «Камень»).

(2) Восточный океан — старое название Великого или Тихого океана.

(3) Острог, острожек — старинное название укрепленных пунктов в Сибири.

(4) Ламу — по-эвенкийски (тунгусски) значит «море» вообще. Охотское море, на побережье которого живут эвенки (тунгусы) и родственные им эвены (ламуты), часто именовалось в старину «Лама».

(5) Эвенки (тунгусы) — самая многочисленная из малых народностей севера (около 40 тыс. чел.); принадлежат по языку к тунгусо-маньчжурской группе народов и расселены на громадных пространствах тайги (отчасти тундры) от Иртыша до Тихого океана.

(6) Письменный голова — должностное лицо в Московском государстве, назначавшееся центральным правительством в помощь воеводе.

(7) Новейшими исследованиями установлено, что безымянные русские люди, видимо, новгородцы, еще за сто лет до плавания Дежнева прошли тем же путем, добрались до северо-западной Америки (Кенайского полуострова) и поселились там.

(8) Первым русским, побывавшим на Камчатке еще в 1648 году, был спутник Дежнева Федот Алексеев Попов. В следующем году он обогнул южную оконечность Камчатки (Лопатку) и видел, а возможно и посетил, самый северный Курильский остров Шумшу.

(9) Старинное русское порядковое исчисление Курильских островов, сохранившееся до наших дней, шло от севера (Камчатки) к югу.

(10) Река Уда впадает в одноименную губу юго-западной части Охотского моря.

(11) Занимавшееся земледелием коренное население (дауры, дючеры, гогули) жило вверх от Сунгари.

(12) Российско-американская компания — грандиозное коммерческо-политическое предприятие, действовавшее с 1799 года по 1867 год.

(13) Креолы — потомство от смешанных браков между русскими и туземцами.

(14) Об этом см. ниже, стр. 20.

КАМЧАТКА и котиками. Дальнейший интерес к Камчатке был связан с первыми исследованиями дальневосточных приморских районов, которые были предприняты русским правительством в начале XVIII века: плаваниями Козьмы Соколова и Никиты Трески (в 1716— 1717 гг.), Ивана Евреинова и Федора Лужина (в 1720— 1721 гг.) и др. После двух камчатских экспедиций Беринга стало очевидным стратегическое значение полуострова как форпоста на Тихом океане, а также значение его в развитии торговых сношений с тихоокеанскими странами — Китаем, Японией, Америкой. Однако главную роль продолжал играть в то время Охотск — единственный порт на Дальнем Востоке. В 1731 году появляется первый указ об устройстве Камчатско-Охотского края с центром в Охотском порту.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК НАКАНУНЕ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

Важнейшим событием в истории не только Дальнего Востока, но и всей страны в годы, непосредственно предшествовавшие Крымской войне, было воссоединение с Россией Амурского края.

Международное положение России к тому времени сильно осложнилось не только на Ближнем и Среднем Востоке, но и на Тихом океане. Резко обозначились агрессивные замыслы европейских держав и США на Дальнем Востоке. Защита северо-восточных владений России стала в этих условиях насущной задачей, а для упрочения российской власти в этих владениях требовалось прежде всего окончательно закрепить за Россией все Приамурье и Сахалин. В связи с этим громадное значение приобретал вопрос о свободном выходе по Амуру в Тихий океан. Между тем бездарное царское правительство, пренебрегая этими существеннейшими для государства задачами, не предпринимало никаких начинаний для разрешения так называемого Амурского вопроса. Правительство относилось отрицательно к новым попыткам выяснить возможность судоходства в устье Амура и распорядилось прекратить дальнейшие исследования реки. Наряду с опасением возможных осложнений на Востоке, связанных с такого рода исследованиями (довод, выдвинутый царским министром иностранных дел Нессельроде, игравшим на руку англичанам, которые сами стремились проникнуть на Амур), причиною отрицательного отношения к исследованию Амура послужило ошибочное, но прочно установившееся в то время мнение о недоступности для плавания устья Амура. То обстоятельство, что одна и та же ошибка была повторена в разное время авторитетными мореплавателями: Лаперузом (1787 г.), Броутоном (1789 г.) и Крузенштерном (1805 г.), еще более укрепило уверенность, что Сахалин соединен с материком Азии, а устье и лиман Амура недоступны для плавания и с севера и с юга. В связи с этим на всех географических картах того времени неизменно фигурировали полуостров Сахалин и Татарский залив.

Иначе относились к Амурскому вопросу лучшие представители русской общественности того времени. Необходимость тщательно и полностью исследовать пограничные с Китаем районы и особенно Амур — единственную магистраль, соединявшую Сибирь с Тихим океаном, — оживленно обсуждалась на страницах прогрессивной печати и в передовых военных и военно-морских кругах. Мысль о необходимости нового исследования Амура и выхода по нему в Тихий океан всецело овладела капитан-лейтенантом Г. И. Невельским, которым и был окончательно разрешен Амурский вопрос. Имя Невельского по праву заняло почетное место в отечественной истории.

Изучив отчеты всех предшествовавших исследований и экспедиций, Невельской пришел к твердому убеждению, что сложившееся в результате их мнение о непроходимости устья Амура ошибочно. Добившись своего назначения командиром транспорта «Байкал», отправлявшегося с грузом на Дальний Восток, Невельской после разгрузки в Петропавловске-на-Камчатке летом 1849 года подошел на «Байкале» к Амурскому лиману. Тщательно исследовав устье реки, Невельской установил, что вход в Амурский лиман и реку Амур доступен для морских судов и что Сахалин представляет собою остров, отделенный от материка проливом.

1 августа 1850 года на мысе Куегда(1) в устье Амура, Невельской заложил первый военный пост, названный им Николаевским, и поднял русский военный флаг. Одновременно Невельской, по собственной инициативе, объявил местному населению и иностранным кораблям о присоединении к России Приамурского края, берегов Татарского пролива и Сахалина.

Смелая патриотическая инициатива Невельского, проявившаяся в его самовольном, вопреки «высочайшему повелению», исследовании и занятии устья Амура, Татарского пролива и Сахалина, была поддержана генерал-губернатором Восточной Сибири Н.Н. Муравьевым (впоследствии Муравьевым-Амурским), считавшим необходимым точно определить границы с Китаем и открыть путь по Амуру для выхода в Тихий океан.

Экспедиции Невельского и его сподвижников (лейтенанта Бошняка, майора Буссе, прапорщика Орлова, мичмана Чихачева и др.), продолжавшиеся с 1849 по 1855 год, опровергли своими исследованиями установившееся мнение о положении Сахалина и устья Амура и определили действительное направление Хинганского хребта. Сахалин оказался островом, Татарский залив — проливом, а устье и лиман Амура — доступными для морских судов. Действительная граница России с Китаем не направлялась от верховьев реки Уда на северо-восток, к Охотскому морю, а простиралась далеко на восток и на юг, к Японскому морю и Корее. Следовательно, весь нижнеамурский и уссурийский бассейны до самого моря принадлежали, по точному смыслу Нерчинского договора, России.

Вскоре после того как были заложены первое русское зимовье на берегу Сахалинского залива (Петровское зимовье) и первый военный пост в устье Амура (Николаевский), появились новые русские посты на Амуре (Марийский), на побережьях Татарского пролива (Константиновский, Александровский) и на острове Сахалин (Ильинский, Муравьевский).

В 1854 году из Шилки вниз по Амуру были отправлены первые воинские части (сводный линейный батальон, конная сотня забайкальского казачества и дивизион горной артиллерии), соединившиеся в устье Амура с отрядом Невельского. Через несколько лет Айгунским трактатом с Китаем (1858 г.) и дополнительными договорами, Тяньцзинским и Пекинским (1860 г.), были окончательно закреплены исторические права России на обширную область: бассейны правых притоков Уссури, Южно-Уссурийский край и побережье Японского моря. Так завершилось беспримерное в истории трехсотлетнее движение русских на восток, к Тихому океану.

Вместе с тем в 40-х годах XIX века заметно возросла агрессивность иностранных держав на Тихом океане. Франция посылает на Амур с целью разведки миссионеров из Маньчжурии, ее агентура усиленно работает в Китае, а военные суда появляются у берегов Кореи. Небывалых размеров достигает хищничество иностранцев в Охотском море, являвшемся в то время внутренним русским морем. Сотни промысловых шхун, под флагами всех наций, увеличивали из года в год хищническую добычу китов и ценных пушных животных — морских бобров и котиков. Самыми наглыми хищниками оказались, однако, американцы. Китобойные американские суда орудовали и в северных водах Берингова пролива и спускались далеко к югу, к Шантарским островам и Сахалину. Русские военные корабли, крейсировавшие начиная с 1822 года в Тихом океане, постоянно сообщали о дерзких налетах американцев на русские владения. Американские пираты массами истребляли промысловых зверей, высаживались на берега, устраивали предприятия для вытопки жира, вырубали леса, грабили население, разоряли селения, насиловали и увозили женщин.

Громадные прибыли, извлекаемые от хищнических промыслов, усиливали стремление американцев к захвату русских владений. «Деловые круги» США начинают открыто требовать «укрепления позиций США» в северо-западной части Тихого океана, и в 1852 году американское правительство снаряжает туда две большие экспедиции. Одна, в составе десяти военных судов, отправилась для установления сношений с Японией, другая, «ученая», на четырех судах (в числе их был военный шлюп) предназначалась «для обозрения берегов Тихого океана до Берингова пролива» включительно. В замыслы этой экспедиции входил, видимо, захват бухт в Татарском проливе и на Сахалине. Очень соблазняли американцев, как это видно из опубликованных работ участников экспедиции, и богатства Шантарского архипелага. «Ученые изыскания» американцев не увенчались, однако, успехом, так как к тому времени в этих местах были уже заложены русские посты.

Но наиболее опасным врагом России на Дальнем Востоке была в те годы капиталистическая Англия. Закончившаяся в 1842 году англо-китайская война укрепила позиции Англии на Тихом океане. Стремясь к полному подчинению Китая и опасаясь больше всего русского влияния на Дальнем Востоке, англичане пытались изолировать Россию от Великого океана и вытеснить ее совершенно с Востока. Особенно большой интерес проявляла в это время Англия к бассейну Амура и Камчатке с ее незамерзающим портом (Петропавловском) — этим «ключом» к Тихому океану. Англия напряженно следила за действиями русских в Приамурье, в Татарском проливе, на Сахалине и Камчатке и прибегала к самым надуманным и нелепым поводам, чтобы заслать свою агентуру на русский Дальний Восток.

В конце 40-х — начале 50-х годов англичане особенно усиливают свою разведку как на суше, так и на море. Восточно-Сибирская администрация сообщала, что путешествующие по Сибири англичане собирают различные сведения о Камчатке, Сахалине и Амуре и о возможности сообщений этих районов с Восточной Сибирью. Под видом «бесхитростных туристов или невинных ревнителей науки» или «как бы из любезности давая уроки английского языка», эти непрошенные гости проникали в разные слои общества и занимались шпионажем. Таковы были и «путешественник» Гиль и «геолог-исследователь» Остен.

В 1845 году бесследно исчезла известная полярная экспедиция Франклина. Этот факт послужил предлогом для появления в русских водах Тихого океана многочисленных английских кораблей, в том числе и военных, производивших разведку в Авачинской губе и заходивших в поисках Франклина даже в Амурский лиман и Татарский пролив. Тогда же приехал в Россию английский офицер Пим, стремившийся попасть во что бы то ни стало в Восточную Сибирь «для поисков Франклина с сухого пути». Настойчивые домогательства Пима перед русской администрацией о разрешении проехать для этого в Восточную Сибирь не увенчались успехом. Адмирал Литке писал по этому поводу генерал-губернатору Муравьеву: «Пим отправился восвояси с носом и досадою в сердце. России, и Европейской, и Азиатской, конечно, от него порядком достанется, но это невинное удовольствие можно ему охотно предоставить, оно безвреднее, чем те пакости, которые он мог бы построить, если бы пробрался к вам. Идея искать Франклина на собаках от устья Колымы до того сумасбродна, что в практической голове англичанина могла она возникнуть только с целью служить ширмою какой-нибудь другой задней мысли, менее наивной, но более натуральной».

Для удобства разведки в русских водах англичане прибегали даже к такому недопустимому приему, как пользование чужим флагом. В 1851 году в Петропавловск пришел сильно вооруженный люгер под флагом США. Документы судна оказались не в порядке, и местные власти решили его осмотреть. Тогда корабль поднял другой, английский флаг. Прибывший к торговым властям с английскими документами некий Стротен объяснил, что капитаном является он, а отнюдь не американец Геджес, первоначально выдававший себя за капитана и оказавшийся простым пассажиром.

Наблюдая со времени своего назначения генерал-губернатором Восточной Сибири (1847 г.) за происками Англии, Муравьев опасался, что отсутствие русской власти в Приамурье и Приморье может привести к захвату этих пустынных берегов англичанами. Этим объясняются и энергичная поддержка, оказанная Муравьевым Невельскому, и неоднократные его предупреждения правительству об английской угрозе на Дальнем Востоке. В одном из своих докладов в 1849 году он писал:

«Ясно, что все будущее благоденствие Восточной Сибири заключается в верном и удобном сообщении с Восточным океаном… И вот в последние годы, а особенно в прошлом, возникло не безосновательное предположение, что англичане займут устье Амура… Каких тогда потребуется сил и средств от правительства, чтобы Восточная Сибирь не сделалась английскою, когда в устье Амура станет английская крепость, и английские пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска и даже до Читы. Что без устья Амура англичане не довершат своего предприятия на Китай, — это естественно; что восточная оконечность Сибири в последние годы занимает англичан, — это несомненно. Если бы вместо английской крепости стала на устье Амура русская крепость, равно как и в Петропавловском порте в Камчатке, и между ними ходила флотилия… то этими небольшими средствами на вечные времена было бы обеспечено для России владение Сибирью и всеми неисчерпаемыми ее богатствами…»

О грозящей Амуру английской и американской опасности предупреждал и другой доклад Муравьева в том же 1849 году:

«Что для вящего и подлинного обладания торговлею в Китае англичанам нужно устье Амура и плавание по этой реке — это неоспоримо; если бы Амур не была единственная река, текущая из Сибири в Восточный океан, то мы могли бы еще к предприятиям их быть снисходительнее… Кто будет владеть устьями Амура, тот будет владеть и Сибирью, по крайней мере до Байкала, и владеть прочно… Со всею вероятностью можно сказать, что лишь только мы оставим Амур, то и англичане или американцы немедленно завладеют им и уже не будут так вежливы с соседями…»

Между тем средства обороны российских владений на Тихом океане были совершенно ничтожны. Так называемая «сибирская флотилия», действовавшая главным образом в охотско-камчатских водах, состояла в 1850 году из двух транспортов («Иртыш» и «Байкал») и двух ботов («Кадьяк» и «Камчадал»). Суда эти служили для доставки продовольствия и всего необходимого снабжения в немногие, расположенные в этих водах пункты: Аян, Охотск, Тигиль, Большерецк, Петропавловск, а равно для исполнения административных поручений. Сухопутные силы южных районов (нижнего Амура, его лимана и Татарского пролива)(2) были сосредоточены на постах и в экспедиции Невельского и состояли весною 1854 года из 73 человек команды, вооруженных кремневыми ружьями и тремя трехфунтовыми пушками. Во всей экспедиции было полтора пуда пороха и по 25 снарядов на каждую пушку. Эти средства обороны находились в постах Петровском, Николаевском, Мариинском и Александровском.

Вполне понятно, почему Муравьев так настойчиво добивался усиления обороноспособности Дальнего Востока: увеличения военно-морских и сухопутных сил, организации регулярного крейсерства, устройства укрепленных постов и т. д.

Прибывшие летом 1854 года из Шилки по Амуру первые воинские части хотя и недостаточно, но все же значительно увеличили русские сухопутные силы. Мариинский пост (а вместе с ним и Александровский в заливе Де-Кастри(3)) был усилен конной сотней и горным дивизионом. Николаевск получил 200 человек из сводного батальона, состоявшего из 800 штыков. Увеличены были команды в Петровском зимовье и на Константиновском посту, сооружены укрепления и поставлена батарея на подступах к Амуру (на мысе Куегда и мысе Лазарева, в Петровском посту). Из состава того же сводного батальона были выделены подкрепления для старых портов: Петропавловска, Аяна, Ново-Архангельска. На Камчатку, в частности, отправлено было в июне 1854 года на транспорте «Двина» 350 человек сводного батальона для усиления камчатского флотского экипажа. С ними следовали капитан 2 ранга Арбузов, назначенный помощником камчатского военного губернатора и командиром 47-го флотского экипажа, и инженерный поручик Мровинский, посланный для руководства инженерными работами.

Существенное значение для обороны имело строительство дороги от озера Кизи (соединяющегося с Амуром около Мариинска) до залива Де-Кастри (поста Александровского) — одной из лучших гаваней Татарского пролива. Сооруженная летом того же 1854 года, дорога эта обеспечивала снабжение поста Александровского и давала возможность в случае нападения врага на стоявшие в заливе Де-Кастри суда поддержать этот пост силами Мариинска.

Морские силы увеличились благодаря прибытию в 1853 году на Тихий океан эскадры адмирала Путятина, посланной в Нагасаки для переговоров с Японией о заключении торгового договора. Эскадра состояла из фрегата «Паллада», винтовой шхуны «Восток» и присоединившихся к ним в Тихом океане корвета «Оливуца» и транспорта Российско-американской компании «Князь Меньшиков». В июле 1854 года в состав флотилии вошел фрегат «Диана», отправленный из Кронштадта на смену «Паллады». Кроме того, в 1853 году прибыл транспорт «Двина» для службы в Петропавловске, а в следующем году — фрегат «Аврора» для крейсерства в охотско-камчатских водах.

Базами русского флота были как новые приморские посты (Александровский и Константиновский в Татарском проливе, Петровское зимовье в заливе Счастье), так и старые порты (Аян, Охотск, Петропавловск, Ново-Архангельск). После того как в мае 1854 года было получено сообщение о войне, объявленной России Англией и Францией, значительная часть Тихоокеанского флота сосредоточилась в южных водах: в устье Амура, заливе Де-Кастри и особенно в Константиновской бухте Императорской (ныне Советской) гавани. Константиновскую бухту Путятин выбрал местом укрытия для своих кораблей еще годом раньше, когда узнал о предстоящем разрыве с европейскими державами.

Этим-то весьма ограниченным морским силам предстояло оборонять от англо-французского флота и американских хищников громадные пространства, начиная от Сахалина, Татарского пролива и Амурского лимана и кончая Камчаткой. Даже в Русской Америке, несмотря на объявленный нейтралитет(4), также ожидалось нападение неприятеля. Между тем англичане и французы сосредоточили к 1854 году на Тихом океане мощную эскадру, превосходившую, как это будет, видно, во много раз силы русских и базировавшуюся на различные американские порты.

Комментарии к 2 главе

(1) Куегда — мыс на левом берегу Амура, у Николаевска.

(2) О сухопутных силах Камчатки см. ниже, стр. 41.

(3) Залив Де-Кастри расположен на побережье Татарского пролива, к югу от устья реки Амур.

(4) Российские владения в Америке были изъяты из сферы военных действий по соглашению о нейтралитете между Российско-американской и Гудзонбайской компаниями, утвержденному правительствами России и Англии.

КАМЧАТКА

Обратимся теперь к Камчатке, у берегов которой во время Крымской войны разыгрались самые сильные на Тихом океане бои, изумившие весь мир. Непосредственною ареною их явилась Авачинская губа(1), главный залив полуострова, являющийся одним из лучших в мире. Известный географ Э. Реклю говорит в своем описании Камчатки: «Один из этих небольших заливов, находящийся недалеко от южной оконечности Камчатки, есть знаменитая Авачинская губа, одна из бухт, оспаривающая у Рио-де-Жанейро и Сан-Франциско право на звание лучшего порта в мире».

Авачинская губа — обширный, овальной формы, замкнутый бассейн с большими, подходящими к самым берегам глубинами. С океаном губа соединена узким проливом — «воротами» — между высокими отвесными скалами.

Извилистые берега Авачинской губы изрезаны многочисленными бухтами, некоторые из них являются в свою очередь прекрасными гаванями.

Одна из таких бухт — Петропавловская (Мало-Авачинская) губа или гавань находится в северо-восточной части Авачинского залива. С запада от Авачинского залива ее отделяет скалистый полуостров Сигнальный, на противоположной стороне поднимается гора Петровская («Петровка»). Незначительная по размерам Петропавловская губа врезается в материк в северном направлении на 0,5 мили(3).

Примерно в середине восточного берега Петропавловской губы, от уступов горы Петровской, идет в северо-западном направлении к Сигнальному полуострову коса из песка и гальки («Кошка»). Этот природный мол делит Петропавловскую губу на две гавани: Внешнюю (южную) и Внутреннюю (северную).

Расположенная к югу от Кошки Внешняя гавань от­делена от Авачинского залива сопкой Сигнальной (южная часть одноименного полуострова), а у входа прикрыта мысом этой сопки и противолежащей (почти на одной параллели) возвышенностью Красный яр.

Внутренняя гавань («Ковш») отграничена от Авачинской губы Никольской сопкой («Николка»), а от Внешнего рейда — Кошкою. С этим рейдом Ковш соединен узким проходом между оконечностью Кошки и горой Сигнальной. Глубины этого пролива достаточны, однако, для прохода даже крупных судов. Ковш, таким образом, прикрыт с юга Кошкой, с востока — Петровкой и с запада — полуостровом Сигнальным. На восточном и северном берегах Ковша лежал в то время, главный город и порт обширной области Петропавловск-Камчатский.

Отделяющий Петропавловскую губу от Авачинской полуостров Сигнальный круто вздымается из моря и вытянут с севера на юг почти параллельно берегу материка. Своей северной оконечностью он соединен с коренным берегом, а южная выступает в море. Западный берег полуострова, обращенный к Авачинской губе, идет по меридиану и обрывается в воду почти отвесными скалами; восточный спускается в Петропавловскую гавань сравнительно пологими склонами.

Полуостров образован двумя возвышенностями, покрытыми березовым лесом и почти непроходимым в то время кустарником (кедровником и ольховником). Возвышенности эти разделены глубокой и короткой впадиной («Седлом»). Северная, более высокая и широкая, называется Никольской, а южная — Сигнальной сопкой.

Северная оконечность Никольской горы спускается сравнительно полого к низменности, на которой лежит озеро Култучное (Верхнее). От Авачинского залива озеро отделяется низким, но довольно широким перешейком из песка и гравия. Глубины залива позволяют судам подходить почти к самому перешейку. Заболоченное и топкое озеро Култучное замыкало в те времена Петропавловск с севера. Между озером и уступами Никольской горы проходила узкая грунтовая дорога — единственное тогда сухопутное сообщение Петропавловска с западным побережьем (Болынерецком) и внутренними районами полуострова (долиною реки Камчатка).

Южная часть полуострова Сигнального (гора Сигнальная) обрывается во всех направлениях крутыми скалами. На западной и южной сторонах скалы эти отвесно падают прямо в воду, оставляя у подошвы сопки очень узкую полосу, покрытую щебнем. К восточному, обращенному к Внешней гавани склону горы примыкает низменная песчано-галечная площадка. Крайняя юго-восточная оконечность Сигнальной горы, где ее крутые обрывы переходят в низменность, называется мысом Сигнальным.

Здесь — в районе Петропавловской гавани и Сигнального полуострова — разыгрались ожесточенные бои с англо-французами в августе—сентябре 1854 года.

Самое отдаленное владение России — Камчатка оставалась почти на всем протяжении дореволюционной истории и наиболее забытой окраиной.

В годы открытия и присоединения к России полуострова он привлекал внимание главным образом своими пушными богатствами, особенно впервые найденными там морскими бобрами

В конце XVIII века значение Камчатки возрастает. Петропавловск становится главной базой усиливающегося движения русских к открытым ими, но еще не исследованным берегам Америки. Уже первые, состоявшиеся после Беринговых правительственные экспедиции Креиицына и Левашова (1764—1769 гг.) и Биллингса, Сарычева и Галла (1785—1792 гг.) внесли заметное оживление в жизнь полуострова. Последующие кругосветные плавания выдающихся русских военных моряков: Крузенштерна и Лисянского (1803—1806 гг.), Гагемейстера (1806— 1807 гг.), Головнина (1807—1809 гг.) и других, заходивших во время своих рейсов на Камчатку, снизили роль Охотска, лежавшего в стороне от этих рейсов, и сделали Петропавловскую гавань главным опорным пунктом России в северо-восточных водах.

Сравнительно оживленным периодом в жизни Камчатки было первое десятилетие XIX века. Доклад Крузенштерна сенату о печальном положении полуострова заставил правительство обратить на него внимание. Камчатка была признана весьма важным для России в политическом и в торговом отношении пунктом на Тихом океане. Возможность сосредоточения в незамерзающей Авачинской губе(3) крупного флота, большое значение порта для сношений с Китаем и Японией, Северной и Южной Америкой, Филиппинскими и Сандвичевыми островами, перспективы его развития как центра внешней торговли — все это побудило царское правительство проявить некоторые заботы о Камчатке. Но соответственно такому пониманию значения полуострова внимание уделялось только самому Петропавловску и выражалось главным образом в снабжении его материалами, необходимыми для порта и мореплавания. Западное побережье и внутренняя часть полуострова, не говоря уже о других районах края, оставались совершенно забытыми.

Однако и такая ограниченная забота о дальневосточных окраинах продолжалась недолго. Война 1812 года совершенно отвлекла внимание правительства от Дальне­го Востока. После 1817 года принимаются, правда, некоторые меры к устройству Петропавловского порта, к развитию на Камчатке ремесел и сельского хозяйства, но все эти меры были незначительными и не дали ощутимых результатов.

В деятельности Российско-американской компании Камчатка занимала ничтожное место, так как ее больше всего интересовала Русская Америка; торговля и промыслы в Камчатском крае были развиты очень слабо.

С начала 20-х по конец 30-х годов Камчатка оказалась совершенно заброшенной. Сельское хозяйство совсем не развивалось, промыслы падали, население нищало. Несмотря на некоторый подъем в жизни Петропавловска в первом десятилетии XIX века, он по-прежнему оставался ничтожным захолустьем. Накануне Крымской войны (в 1852 г.) в этом городке насчитывалось 156 деревянных домов и около 1600 жителей.

Постоянная связь этой окраины с центром отсутствовала, переписка по какому-либо вопросу не только с петербургской, но и с иркутской администрацией, в ведении которой была Камчатка, длилась десятилетиями. Положение населения полуострова особенно ухудшилось в 40-х годах в связи с усилившимся хищничеством американцев в тихоокеанских водах и полной беззащитностью края. Американские китобойные суда постоянно промышляли в территориальных водах России, заходили даже в самый Петропавловск, команды их разгоняли караулы, разбирали на дрова постройки, выжигали леса, истребляли пушных зверей, грабили местное население.

Такому общему печальному состоянию соответствовала и весьма слабая обороноспособность Камчатки. По­явление первых воинских частей на полуострове относится к концу XVIII века. В 1800 году был сформирован камчатский полк в составе двух батальонов. Он был создан по образцу ланд-милиции, и занятие воинских чинов сельским хозяйством всячески поощрялось. В 1803 году полк был преобразован в камчатский батальон из пяти рот, одна из которых была отправлена в Гижигу. В 1812 году батальон был расформирован и образованы флотская рота для обслуживания Петропавловского порта и казачьи команды для несения полицейской службы. В связи с упразднением областного управления на командира петропавловской морской роты возложено было управление всем полуостровом.

В конце 40-х годов вооруженные силы Камчатки состояли из ста морских чинов и ста казаков. Эти двести человек служили и гарнизоном, и полицией, и рабочей силой (для административных нужд) не только Петропавловска, но и всего полуострова. Для защиты порта со стороны Авачинской губы имелись деревянные брустверы с десятью устарелыми пушками малого калибра.

На трех мысах, у входа в Авачинскую губу, стоял» «маяки», или сигнальные вышки, которые сообщались друг с другом и передавали в порт обо всем, что происходило на море. Настоящим маяком (с полным оборудованием) был, собственно говоря, только один Дальний маяк, расположенный на мысе Маячном, выходящем в океан. Остальные маяки — на мысах Бабушкином (западный берег Ворот) и Раковом (к северо-востоку от предыдущего, на восточном побережье губы) — были заняты лишь вахтенными постами, передававшими дальше посредством сигналов полученные с Дальнего маяка известия.

Некоторое оживление наступило на Камчатке в начале 50-х годов в связи с общими широкими замыслами Муравьева, направленными к экономическому подъему дальневосточных окраин. Планы Муравьева, единственного высшего, администратора, лично побывавшего на Камчатке (в 1849 г.), предусматривали значительное развитие хозяйства полуострова, в частности земледелия, скотоводства, китобойной промышленности и ремесел, организацию регулярного сообщения с охотскими и южными районами Дальнего Востока, разработку в связи с этим угольных месторождений, устройство грунтовых дорог и крупного порта и пр. Для осуществления таких планов предполагалось переселить на Камчатку в ближайшее десятилетие три тысячи семей из Сибири.

Оценивая сложившуюся обстановку, в особенности усиленное проникновение Англии на Тихий океан, Муравьев придавал большое значение Авачинской губе и Петропавловскому порту, которыми очень интересовались англичане. В том же 1849 году он писал Л. А. Перовскому, одному из немногих николаевских министров, поддерживавших Муравьева в его дальневосточных начинаниях:

«Я много видел портов в России и в Европе, но ничего подобного Авачинской губе не встречал: Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россией, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но уже Авачинской губы она нам не отдаст и, если б даже заплатила нам миллион фунтов за нее при заключении мира, то выручит его в самое короткое время от китобойства в Охотском и Беринговых морях; Англия, разумеется, никого не пустит в эти моря беспошлинно».

Несколько позже, напоминая об агрессивных намерениях Англии на Дальнем Востоке, Муравьев указывал:

«К самым существенным условиям Англии в этом отношении должно принадлежать: овладеть Камчаткою или оставить ее пустынною и господствовать на восточных берегах Китая и Японии и таким образом, так сказать, отрезать Россию от Восточного океана».

Необходимым условием обороны Дальнего Востока Муравьев считал открытие плавания по Амуру и доставку именно этим путем в Приморье, на Охотское побережье и на Камчатку всех необходимых средств защиты. Перевозка их кругосветным морским путем или сухопутным путем из Якутска была бы настолько сложна и длительна, что неприятель опередил бы русских. Естественно поэтому, что особенно важной задачей на случай военных действий было, по мнению Муравьева, укрепление наряду с устьем Амура Петропавловска.

В результате личного посещения Камчатки у Муравьева возник, как это видно из его доклада правительству в 1850 году, обширный план организации обороны всего района Авачинской губы и создания там мощной военной крепости. Совершенно незащищенные порт и город предполагалось перенести в Тарьинскую губу, очень удобную для устройства большого порта, и связать эту губу с мощными батареями, защищающими самый вход в Авачинский залив (Ворота). Далее проектировалось соединить Тарью каналом для гребных судов и канонерских лодок с внешнею, находящеюся за Воротами Ягодовою бухтою. Это обеспечивало, в случае блокады Ворот, возможность выхода из Авачинской губы. Такое устройство обороны требовало, конечно, большого усиления военно-морских сил Камчатки. А для укреплений и батарей нужно было не менее трехсот орудий крупного калибра, преимущественно бомбических.

Будучи в 1849 году на Камчатке, Муравьев на месте позаботился об укреплении Петропавловска. На подступах к порту он приказал соорудить батареи на выбранных им лично местах. Одною из них была именно та озерная батарея (№ 6)(4), которая дольше всех удержалась в решающем бою 24 августа (5 сентября) 1854 года. Указывая начальнику Камчатки Машину место для установки этой батареи, Муравьев сказал: «В случае десанта неприятеля в обход Никольской сопки вы его встретите картечью отсюда».

Весь этот план обороны Петропавловска был разработан до мельчайших деталей и нанесен на многочисленные карты и планы. «Смею думать, — заканчивал свой доклад Муравьев, — что в Камчатке и Охотском море нам должно иметь военные средства, соответственные тем, которые имеют англичане у китайских берегов и Сандвичевых островов».

Широкие замыслы развития хозяйства и укрепления обороны Камчатки не были, конечно, осуществлены. Ограниченное, бездарное правительство Николая I сочло все эти планы Муравьева «мечтою и фантазиею» и приписало их «пылкости его воображения».

Единственными результатами упомянутого недолгого периода оживления было изменение административного положения Камчатки и некоторое усиление ее обороноспособности ко времени военных действий 1854 года.

В декабре 1849 года была образована самостоятельная Камчатская область во главе с военным губернатором-моряком, являвшимся одновременно и командиром порта. Охотский порт перенесен в Петропавловск, который должен был стать главным военным и коммерческим портом на Тихом океане. В 1850 году туда был переведен гарнизон из Охотска, в 1852—1854 гг. отправлены артиллерия и снаряды, посланы, как указано выше, военные суда («Двина» и «Аврора») и увеличены сухопутные силы.

После объявления Францией и Англией войны России на Камчатку был отправлен корвет «Оливуца» (из эскадры адмирала Путятина) с приказом немедленно укрепить порт и обороняться до последней возможности от неприятеля(5).

Уверенность тихоокеанского военно-морского командования в лице Муравьева и Путятина в неизбежности нападения союзников на Петропавловск объяснялась следующим.

Сосредоточенная на Тихом океане англо-французская эскадра, в ожидании разрыва коалиции с Россией, вела наблюдение за русским флотом и готовилась к внезапному нападению на него тотчас по получении сведений об объявлении войны. Отдавая себе отчет во всей трудности поисков русских судов в океане, неприятель решил атаковать их в одном из портов. Эти намерения союзников подтверждались иностранными (европейскими и американскими) газетами, сообщавшими, что англо-французской эскадре категорически предписано блокировать русские порты и уничтожить русский флот. Кроме того, сообщалось, что Англией отправлен дополнительно к наличному флоту сорокашестипушечный фрегат «Пик» для нападения на русский фрегат «Диана», прибывший весною 1854 года на Дальний Восток.

Противнику, таким образом, необходимо было установить место главной стоянки русской эскадры. Таким пунктом, по мнению англо-французов, был, вероятнее всего, Петропавловск с его замечательной и широко известной Авачинской губой. Лиман и устье Амура, равно как и более южные бухты, оставались тогда еще неизвестными иностранцам. На всех морских картах в Татарском «заливе» не значилось ни одной гавани, берега показаны были как сплошь скалистые и недоступные. Сахалин соединялся с материком песчаным перешейком, так что вход в Амурский лиман с юга считался невозможным. Доступ туда с севера, с Охотского моря, был прегражден отмелями. Опровергавшие все эти сведения открытия экспедиции Невельского и составленные на их основе новые карты хранились в тайне.

Отсюда-то и вытекала уверенность русских, что все внимание англо-французов в предстоящей кампании будет устремлено на Петропавловск, как на единственно подходящий, по их мнению, пункт стоянки русского флота. Русские, по той же самой причине, считали самым безопасным местом устье и лиман Амура и бухты Татарского пролива. Предположения эти полностью оправдались: во всю навигацию 1854 года неприятельские корабли не показывались ни в Охотском море, ни в Татарском проливе, и первый удар был нанесен Петропавловску.

Комментарии к 3 главе

(1) Губа — название морского залива, распространенное на европейском севере СССР, в Сибири и на Дальнем Востоке.

(2) Нижеследующее, сравнительно детальное описание Петровской губы поможет, по мнению автора, читателю уяснить как принятые меры обороны, так и ход военных действий в 1854 году.

(3) Авачинская губа покрывается льдом только в исключительно суровые зимы. Петропавловская гавань каждый год замерзает на несколько месяцев.

(4) Расположение петропавловских батарей см. ниже, стр. 44.

(5) Адмирал Путятин послал весною 1854 года шхуну «Восток» в Шанхай для получения сведений о положении дел в Европе. 17 мая 1854 года «Восток», возвращаясь из Китая, встретил в Татарском проливе фрегат «Паллада» и сообщил о войне, объявленной Англией и Францией России. Тогда-то и был послан на Камчатку с Указанными распоряжениями корвет «Оливуца».

ПОДГОТОВКА К ОБОРОНЕ

Первый военный губернатор Камчатки, ученик знаменитого адмирала М. П. Лазарева, В. С. Завойко (1849―1855 гг.) энергично принялся за устройство порта и города. Сооружены были новые казармы, пристань, больница и другие казенные здания, построены литейный завод в самом Петропавловске и кирпичный — в противолежащей бухте Тарье. Были приняты меры для улучшения местного сообщения — обставлены вехами «собачьи тракты», начато сооружение каботажного флота. Много внимания уделял Завойко развитию сельского хозяйства, строительству мельниц, кузниц и пр. Однако имя Завойко вошло в отечественную историю не в результате его административно-хозяйственной деятельности, не оставившей никаких следов, а благодаря энергичному и умелому руководству героической обороной Петропавловска.

Первые сведения о вероятном разрыве Англии и Франции с Россией пришли в Петропавловск с зимней почтой в конце февраля 1854 года. В середине марта прибывшее из Гонолулу американское китобойное судно доставило губернатору письмо короля Сандвичевых островов Камегамеа III. Дружественно относившийся к России, Камегамеа предупреждал камчатские власти, что, по полученным им достоверным сведениям, в Петропавловск летом нагрянет англо-французская эскадра. 19 июня(1) пришел фрегат «Аврора», подтвердивший слухи о разрыве России с англо-французской коалицией, а несколько позже — корвет «Оливуца» с приказом укрепить порт и защищать его до последней возможности. Наконец, 17 июля американский купеческий бриг «Нобль» доставил официальное уведомление генерального консула России в США об объявлении войны.

С марта 1854 года началась энергичная подготовка к обороне. Необходимо было не только соорудить новые укрепления, но и привести в боевую готовность гарнизон.

Гарнизон Петропавловска насчитывал всего 125 человек и состоял в это время из команды 47-го флотского экипажа, камчатских казаков, писарей, денщиков, давно отвыкших от военного дела. Вооружение гарнизона было очень примитивным: штуцеры отсутствовали, большинство солдат имело кремневые и лишь часть — пистонные ружья. Эти ничтожные силы увеличились в первую очередь благодаря случайному приходу в Петропавловск фрегата «Аврора», команда которого насчитывала около 300 человек. Этот сорокачетырехпушечный фрегат, под командованием капитан-лейтенанта 19-го флотского экипажа Изыльметьева, отправился в августе 1853 года из Кронштадта для крейсерства в Тихом океане. Совершив трудный переход в самое ненастное время года, он пришел 3 апреля 1854 года в Каллао (Перу). Изыльметьев намеревался пробыть тут две недели, а затем отправиться дальше, на Сандвичевы острова. В Каллао стояла в это время англо-французская эскадра, готовившаяся идти на розыски русского флота. Официальное объявление войны еще не было получено, но слухи о разрыве союзников с Россией достигли уже и русских и неприятельских судов. Командир «Авроры» решил поэтому ускорить уход своего фрегата из Каллао, чтобы присоединиться к тихоокеанской эскадре Путятина. Английский контр­адмирал Прайс хотел воспрепятствовать уходу «Авроры» из Каллао, но французское командование не осмелилось пойти на такое грубое нарушение международного права(2). Фрегат «Аврора» тем не менее находился все время в опасности.

14 апреля, спустя месяц после объявления войны в Европе, «Авроре» удалось на виду у англо-французских судов покинуть берега Перу. Между тем английский военный пароход «Вираго», специально отправленный в Панаму, ждал там официальной депеши о начале войны. Получив ее, «Вираго» доставил это известие в Каллао 25 апреля, через одиннадцать дней после ухода оттуда «Авроры».

Плавание «Авроры» было чрезвычайно тяжелым. Исключительно неблагоприятная погода, сильные повреждения судна в результате штормов, истощение запасов продовольствия и воды, повальное заболевание экипажа цингой — вынудили командира изменить курс и отправиться в Петропавловск. Фрегат прибыл туда 19 июня, пройдя за 66 суток, без захода в порты, около 9 тысяч миль.

24 июля в Петропавловск пришло подкрепление, отправленное Муравьевым из Де-Кастри на военном транспорте «Двина» и состоявшее из 350 солдат сибирского сводного батальона. По инициативе следовавшего с батальоном капитана Арбузова солдаты прошли перед отправкой на Камчатку усиленную военную подготовку, в частности обучались действиям в рассыпном строю на пересеченной и лесистой местности, а во время плавания на «Двине» — артиллерийскому делу.

Однако общего количества сухопутных войск (475 человек) было недостаточно для всех нужд обороны — для действий при орудиях, для прикрытия артиллерии и для отражения возможного десанта; необходима была мобилизация всех сил города. Поэтому еще 20 июня Завойко обратился к населению Петропавловска с воззванием, заканчивавшимся следующими словами:

«Война может возгореться и в этих местах, ибо русские порты Восточного океана объявлены в осадном положении. Петропавловский порт должен быть всегда готов встретить неприятеля. Я надеюсь, что жители в случае нападения неприятеля не будут оставаться праздными зрителями боя и будут готовы с бодростью, не щадя жизни, противостоять неприятелю и наносить ему возможный вред. Я пребываю в твердой решимости, как бы ни многочислен был враг, сделать для защиты порта и чести русского оружия все, что в силах человеческих возможно, и драться до последней капли крови; убежден, что флаг Петропавловского порта, во всяком случае, будет свидетелем подвигов, чести и русской доблести».

Призыв к обороне был встречен с большим подъемом. Все жители города и соседних селений единодушно реши­ли участвовать в защите Петропавловска. В конце июня был сформирован особый отряд из добровольцев, в который вошли несколько десятков гражданских служащих, крестьян-старожилов и камчадалов(3); остальные жители были привлечены к оборонительным работам. До самого Дня появления неприятельской эскадры круглые сутки шла напряженная работа всего населения Петропавловска. Одни готовили за несколько верст от порта строительный материал, другие пилили плахи для платформ, делали лопаты, тачки и пр., третьи были заняты на земляных работах, на выгрузке орудий со стоящих в порту судов («Авроры» и «Двины») и т. д. Недостаток и неподготовленность рабочей силы, отсутствие самых необходимых материалов и технических средств, крутизна и недоступность выбранных для размещения батарей пунктов, трудность строительства на каменном грунте — все это очень осложняло работы. Так, например, из-за невозможности, за отсутствием холста, сделать земляные мешки часть батарей была защищена мешками с мукой. Не хватило, при крайней ограниченности средств порта, даже необходимых лесоматериалов. В результате некоторые батареи остались совершенно без платформ для орудий. Не было достаточно материалов и времени для сооружения брустверов, и несколько батарей остались совершенно открытыми. Не успели сделать всех необходимых пороховых погребов, и заряды пришлось хранить в корабельных железных цистернах, укрытых в безопасных местах. Часть работ заканчивалась, когда неприятельская эскадра уже стояла на большом рейде (в Авачинской губе), иные работы так и остались незавершенными. Надо сказать, что уже сама по себе работа по приведению Петропавловска в обороноспособное состояние, исполненная в труднейшей обстановке за два месяца, являлась героическою.

В результате ко времени прихода англо-французской эскадры (17 августа) в Петропавловске были сооружены следующие укрепления.

Батарея № 1 (Шахова) — на Сигнальном мысе, на высоте 13 саженей. Защищала вход во Внешнюю гавань с западной стороны. Вооружена была тремя 36-фунтовы­ми пушками и двумя бомбическими двухпудовыми Командир батареи — лейтенант Гаврилов. Команда — 63 человека. Бруствер отсутствовал.

Батарея № 2 — на Кошке (у основания косы, около материка). Обороняла вместе со следующей батареей (№ 3) вход во Внутреннюю гавань (Ковш) с восточной стороны. Хотя батарея эта сильно выдавалась вперед, неприятель мог достигнуть ее только продвинувшись за батарею № 1. Защищена она была прочным бруствером, вооружена десятью 36-фунтовыми пушками и одной длинной 24-фунтовой, снятой с «Авроры». Командир батареи — лейтенант Дмитрий Максутов (3-й). Команда — 127 человек. Сильнейшее из всех петропавловских укреплений.

Батарея № 3 («Смертельная») — на перешейке (Седле) Сигнального полуострова, между горами Сигнальной и Никольской. Защищала вход в Ковш с западной сто­роны и лежащий напротив город. Батарея эта была настолько открыта, что, по словам одного участника обороны, «у прислуги на ней были закрыты одни лишь пятки». Вооружена пятью длинными 24-фунтовыми орудиями с «Авроры». Командир батареи — лейтенант Александр Максутов (2-й). Команда — 51 человек.

Батарея № 4 — на уступе возвышенности Красный яр (горы Петровской), к югу от батареи № 2 и ближе к выходу в Авачинскую губу. Обороняла вход во Внешнюю гавань с восточной стороны тремя длинными 24-фунтовыми орудиями с «Авроры». Командир батареи — мичман Попов. Команда — 28 человек.

Батарея № 6 — на берегу Култучного озера, к северу от горы Никольской. Бруствер и платформы отсутствовали, орудия стояли прямо на земле и предназначались для стрельбы картечью по десанту в случае движения его в обход Никольской горы с севера, по дороге в город. Вооружена была четырьмя короткими 18-фунтовыми пушками с «Двины» и шестью 6-фунтовыми орудиями. Командир батареи — поручик Гезехус. Команда — 31 человек.

Батарея № 7 — на низменном перешейке между Авачинской губой и Култучным озером, к северо-западу от Никольской горы. Предназначалась также для действий против десанта. Вооружена пятью 24-фунтовыми пушками с «Авроры». Командир батареи — капитан-лейтенант Кораллов. Команда — 49 человек. Недалеко от этой батареи, на склоне Никольской горы, был устроен главный пороховой погреб.

На восточном берегу Ковша, против Седла, была сооружена еще одна батарея (№ 5) с пятью старыми медными и малокалиберными (6-фунтовыми) орудиями. Эта батарея могла обстреливать только Седло (в случае высадки на него неприятельского десанта), да и то при отсутствии в гавани русских кораблей. Ввиду этого она осталась бездействующей.

Размещение батарей было таково, что вход во Внешнюю гавань Петропавловской губы защищало 19 орудий (батареи № 1, 2 и 4), перешеек Сигнального полуострова (Седло) — 5 орудий (батарея № 3) и северные подступы к городу — 15 орудий (батареи № 6 и 7).

Помимо указанных шести батарей, обороняющиеся располагали еще одним орудием на маяке и одним полевым 3-фунтовым орудием. Командовал полевым орудием гражданский служащий Зарудный. Команда состояла из 19 человек.

Боеприпасов было очень мало, на каждое орудие приходилось лишь 37 выстрелов.

Находившиеся в порту военные суда были размещены в Ковше следующим образом. Фрегат «Аврора» был поставлен поперек входа в гавань, под защитою Сигнальной горы, и служил превосходной плавучей батареей. Фрегат имел 284 человека команды и полное вооружение — 22 орудия, расположенные с левого, обращенного ко входу в гавань борта, и по 60 картузов боеприпасов на орудие. Транспорт «Двина», вооруженный всего пятью короткими 18-фунтовыми пушками, стоял под прикрытием Кошки, на одной линии с «Авророй»; команды на нем было 65 человек, боеприпасов — по 30 выстрелов на орудие. Моряки должны были в случае прорыва неприятеля во Внешнюю гавань защищать Ковш и город, а при не­возможности защитить город — взорвать свои суда. Команда в этом случае должна была присоединиться к береговой обороне.

Вся артиллерия Петропавловска состояла, таким образом, из 68 орудий: 39 на береговых батареях, 1 на маяке, 1 полевого и 27 на кораблях.

Для отражения возможного десанта защитники города были сведены в несколько стрелковых отрядов. В 1-м стрелковом отряде, под начальством мичмана Михайлова, состояло 49 нижних чинов, во 2-м отряде, под командованием поручика Губарева, было 50 нижних чинов. Кроме того, были сформированы отряд волонтеров в 18 человек и 3-й стрелковый отряд, предназначавшийся также для тушения пожаров, под начальством поручика Кощелева, из 69 нижних чинов.

Общие силы защитников Петропавловска насчитывали всего 931 человек. Из них 378 человек находилось на береговых батареях(4) и при полевом орудии, 190 человек входило в отряды, 349 оставалось на кораблях и 14 было в штабе Завойко.

Комментарии к 4 главе

(1) Все даты, за исключением дней боев, приводятся по старому стилю.

(2) Именно такой произвол учинили в это время англичане с частной (любительской) яхтой «Рогнеда», задержав ее в Рио-де-Жанейро еще до объявления войны.

(3) Камчадалы — потомки русских старожилов (казаков и крестьян), смешавшихся с коренными жителями полуострова (ительменами).

(4) В помощь командирам батарей № 1, 2 и 4 были назначены один обер-офицер и два гардемарина.

ПОЯВЛЕНИЕ АНГЛО-ФРАНЦУЗСКОЙ ЭСКАДРЫ И ПЕРВЫЙ БОЙ

Англо-французская эскадра, стоявшая в Каллао одновременно с «Авророй», прибыла к Петропавловску гораздо позже русских судов. Известие о начале войны было получено союзниками 25 апреля, но только 5 мая они покинули Каллао для поисков русских судов.

При этом они отправились сначала для соединения с другими своими кораблями на Маркизовы и Сандвичевы острова, а оттуда только 13 июля пошли к восточному побережью Камчатки, куда, по их мнению, удалились русские, суда. За это время оборона Петропавловска значительно укрепилась: прибыло пополнение гарнизона на «Двине», подошла «Аврора», сооружены были новые батареи и пр.

В 10 часов утра 17 августа с Дальнего маяка в Петро­павловск был передан сигнал: «В море вижу неизвестную эскадру из шести судов». В порту немедленно объявили тревогу, и все защитники заняли назначенные им места. На фрегате «Аврора» оставалось к этому времени еще 60 больных. Но по первому сигналу все они также явились на места, назначенные по боевому расписанию.

Неприятельская эскадра не рискнула войти в губу и оставалась в течение суток в открытом море, на траверзе входа в Авачинскую губу, а одно судно было отправлено того же 17 августа на разведку. В пятом часу дня в губу вошел большой трехмачтовый пароход под американским флагом. К такой недопустимой маскировке иностранным флагом английский тихоокеанский флот прибегал неоднократно. Пароход остановился в нескольких милях от Сигнального мыса и начал делать промеры. Моряки с «Авроры» опознали в нем известное им по стоянке в Каллао английское судно «Вираго». Тем не менее из гавани был послан бот для обычного осмотра прибывшего корабля, но последний, завидя бот, ушел полным ходом в Ворота. Проживавшие в Петропавловске по торговым делам американцы выразили возмущение этим злоупотреблением их национальным флагом. Французский адмирал Айи впоследствии писал, что разведку под чужим флагом предпринял сам английский адмирал Прайс, желавший с максимальной безопасностью проникнуть возможно ближе к Петропавловску.

18 августа днем с Дальнего маяка снова передали сигнал: «Эскадра из шести судов под английским флагом идет во вход губы». В начале пятого часа пополудни вся неприятельская флотилия вошла в Авачинскую губу. Команда «Авроры» снова узнала знакомые ей по совместным стоянкам в американских портах суда: английские фрегаты «Президент» (52 орудия) и «Пик» (44 орудия) и 300-сильный пароход «Вираго» (6 орудий); французские — фрегат «Ла-форт» (60 орудий), корвет «Эвридика» (32 орудия) и бриг «Облигадо» (18 орудий). Всего англо-французская эскадра располагала 212 орудиями. Возглавлялась она двумя контр-адмиралами: английским — Прайсом (фрегат «Президент») и французским — Феврие де Пуантом (фрегат «Ла-форт»). Главнокомандующим был адмирал Прайс.

Подняв адмиральские флаги, эскадра направилась к Седлу. Как только она поравнялась с Сигнальным мысом, батарея № 1 сделала первый выстрел. Неприятель ответил несколькими ядрами, и тогда открыли огонь все три передовые батареи (№ 1, 2 и 4). Попадания в неприятельские суда, главным образом в адмиральский фрегат «Президент», наблюдались преимущественно с батареи № 1. Эскадра, убедившись, что ей будет оказано серьезное сопротивление, пересекла Авачинскую губу и стала на якорь в Тарье.

В этот день союзники взяли первый и единственный «трофей» в Петропавловске: портовый плашкоут, перевозивший в Петропавловск кирпичи с завода в Тарье. Плашкоут вышел на рейд, не зная о появлении англо-французов. Находившиеся на нем матросы приняли англо-французские суда за эскадру Путятина, а раздавшиеся выстрелы — за приветственный салют, и спокойно направились к неприятельским кораблям. Обнаружив свою ошибку, русские устремились к берегу, но было уже поздно: семь вооруженных шлюпок окружили плашкоут со всех сторон.

В плен были захвачены пять матросов и боцман с женою и детьми.

Вечером на неприятельской эскадре собрался военный совет под председательством Прайса, с участием французского адмирала и командиров всех судов. Была установлена диспозиция на следующий день.

Утром 19 августа неприятельские фрегаты и пароход подошли к Сигнальной горе и возобновили обстрел порта через Седло. Однако бомбы врага, достигавшие более двух пудов, не причинили порту никакого вреда. Русские батареи молчали, так как неприятель находился вне досягаемости выстрелов. Вскоре обстрел прекратился, англо­французская эскадра отошла к Тарье и стала на якорь. Прекращение военных действий было вызвано, видимо, происшедшим в это время самоубийством главнокомандующего объединенной эскадрой адмирала Прайса(1). Прайс покончил с собою, по объяснению англо-французской печати, опасаясь ответственности за недопустимую медлительность и нерешительность, проявленные им во время преследования русской эскадры, а равно изверившись в возможности легкой победы над Петропавловском и русскими кораблями. Действительно, неприятельская флотилия упустила и «Аврору» и «Двину», которую тоже встречала в иностранных портах, и более двух месяцев провела в бесцельном плавании, прежде чем предприняла, наконец, преследование ушедших кораблей. Кроме того, основываясь на сообщениях экипажей зимовавших в Петропавловске иностранных китобойных судов, Прайс рассчитывал найти там лишь ничтожную команду, состоявшую из инвалидов, а никак не военные русские суда, сравнительно сильные батареи и более или менее значительный гарнизон. Очевидно, отчаявшись в возможности захватить «Аврору» и «Двину» и взять Петропавловск, Прайс и прибегнул к самоубийству. Событие это не могло, разумеется, не повлиять на состояние воинского духа неприятеля.

После смерти Прайса командование эскадрой перешло к французскому адмиралу де Пуанту, оставившему в силе принятую ранее диспозицию.

На следующий день, 20 августа (1 сентября), произошел первый крупный бой. Всю ночь и с раннего утра на неприятельских кораблях наблюдалось большое оживление, служившее признаком готовящегося нападения. Командование обороной Петропавловска, предвидя возможность высадки англо-французского десанта у передовых укреплений, защищавших вход в Петропавловскую губу, произвело необходимую подготовку в районе бата­рей № 1, 2 и 4. В кустарнике на высотах Петровской горы, между батареями № 2 и 4, был размещен 1-й отряд стрелков и отряд волонтеров под командой мичмана Михайлова, а около Сигнального мыса — 2-й стрелковый отряд, всего около 120 человек. Отряды получили приказ в случае высадки врага не тратить времени на стрельбу, а гнать его штыками.

Около восьми часов утра английский пароход «Вираго» взял на буксир три фрегата и медленно пошел к Сигнальному мысу, где на батарее № 1 развевался флаг русской крепости. Команда батареи запела песни; с батареи прогремело «ура», дружно подхваченное всеми защитниками Петропавловска — на батареях, судах и в отрядах. Впечатление от кораблей неприятеля, идущих в бой на буксире, было очень комично и вызвало насмешки русских матросов, говоривших, что «англичанин (то есть английский пароход. — М. С.) выплясывает на французский манер кадриль».

Приблизившись на пушечный выстрел к батарее на Сигнальном мысе и заняв позицию по западную сторону этого мыса, пароход отдал буксиры, и фрегаты выстроились в одну линию. В 9 часов утра выстрелом с батареи № 4 начался бой. Англо-французскиstrongе корабли стали за мысом так, что ядра орудий «Авроры», «Двины» и батареи № 3 не могли их достичь. Ядра батареи № 2 еле долетали до неприятеля. Всю тяжесть сражения приняли поэтому на себя передовые батареи — первая и четвертая, преграждавшие врагу доступ в гавань.

Полтора часа длился ожесточенный неравный бои восьми орудий двух открытых батарей против 81 неприятельского орудия, находившегося на левых бортах кораблей. Среди этих орудий противника было много бомбических и мортирных. Неприятель обрушился на батареи лавиною ядер и бомб. Но стреляли англо-французы плохо, большею частью наудачу, а не по намеченной цели. Русские батареи действовали не спеша, с расчетом и метко. При крайне ограниченном запасе снарядов (у батареи № 1 было всего 36 заряженных бомб) командиры батарей очень берегли их, и ни один снаряд не должен был пропасть даром. Но численно превосходящая артиллерия неприятеля заставила в конце концов умолкнуть обе батареи (№ 1 и 4).

Главный удар противника пришелся по первой батарее, но она же причинила больше всего вреда неприятелю. Батарея эта была почти совсем выведена из строя. Прикрывавшая ее с запада часть мыса была разрушена. Платформы были засыпаны землею выше колес, станки подбиты, поворачивать орудия стало невозможно. Защитники сильно страдали не только от ядер противника, но и от непрерывно падавших осколков разрушаемого ядрами скалистого утеса, находившегося в тылу батареи. Личный состав проявил изумительную стойкость, хотя с каждой минутой положение батареи ухудшалось, ряды ее защитников редели.

Пример мужества и бесстрашия показал командир батареи лейтенант Гаврилов: раненный в голову и ногу, он не оставлял своего поста; еле держась на ногах, он все время ободрял команду и отдавал боевые приказы. Благодаря стойкости командира и его команды совершенно открытая батарея более часа вела бой, несмотря на шестнадцатикратное превосходство артиллерии англо-французов, и прекратила огонь только после приказа командования, стремившегося сохранить людей.

Сосредоточив главную силу огня на батарее № 1, англо-французы одновременно обстреливали и другой подступ к Внешнему рейду — четвертую батарею. После того как батарея № 1 замолчала, неприятель придвинулся к Сигнальному мысу и усилил обстрел батареи № 4. Однако там положение для него сложилось менее благоприятное. Батарея была расположена на возвышенном месте, находившемся сравнительно далеко от противника, и почти не пострадала от огня (слегка было повреждено одно орудие и не было ни одного раненого). Бережно расходуя снаряды, батарея стреляла только наверняка и своими тремя орудиями нанесла большой урон врагу. Видя безуспешность своих действий и невозможность атаковать батарею № 2, пока не будет сбита батарея № 4, неприятель отправил к отлогому берегу Красного яра, несколько южнее батареи № 4, десант на 13 гребных судах и двух ботах, всего 600 человек. Командир батареи мичман Попов, видя, что невозможно защищаться ничтожными силами команды (28 человек) и с одним поврежденным орудием от многочисленного десанта противника и выполняя отданное на этот случай приказание, заклепал орудия, спрятал боеприпасы в кустарнике и отступил по направлению к батарее, расположенной на Кошке, где соединился с 1-м стрелковым отрядом мичмана Михайлова.

Завойко, наблюдавший за боем с Сигнальной горы, заметив критическое положение передовых батарей (№ 1 и 4), распорядился оставить первую батарею и срочно усилить батарею № 4 и защищавшую вход в Ковш батарею № 2. Орудия разрушенной батареи № 1 были заклепаны, остаток снарядов передан на батарею № 2, а команда отправлена в помощь батарее № 4. На батареях № 3, 6 и 7, не участвовавших в этом бою, было оставлено при орудиях всего по два человека. Остальные вошли в состав резерва, предназначенного для действий в том случае, если бы, захватив четвертую батарею, неприятель двинулся на последнюю — вторую батарею или прямо в город. Вторая батарея была усилена посланными с «Авроры» 32 матросами, кроме того, к ней примкнул 3-й стрелковый отряд поручика Кошелева.

Между тем высадившийся на побережье Красного яра неприятель устремился к четвертой батарее. Первыми добрались до нее французы. Но не успели они водрузить на захваченной батарее свое знамя, как неудачная бомба с английского парохода попала в самую гущу французов; последовавший затем меткий огонь «Авроры» и «Двины» привел их в панику. Тем временем отправленные в помощь батарее № 4 отдельные группы из стрелковых отрядов, под начальством поручика Губарева и мичмана Фесуна, соединились с отрядами мичманов Михайлова и Попова и матросами «Авроры» и спешили изо всех сил к занятой неприятелем батарее. Не имея времени для обходного движения, люди бежали около версты прямо по берегу под сильнейшим огнем корабельных орудий. Вчетверо слабейшая горстка храбрецов с криком «ура» дружно бросилась к батарее. Возглас этот был поддержан всем гарнизоном, наблюдавшим за происходившим боем. Неприятель не принял боя и отступил так стремительно, что прежде чем русские подоспели к батарее, он уже был в шлюпках, вне досягаемости выстрелов. За несколько минут своего пребывания на батарее враг успел все же поломать прицелы, сбросить вниз одно орудие и частично повредить задние колеса станков.

Завершающие эпизоды боя 20 августа разыгрались у Кошки. Добившись прекращения огня на двух передовых батареях (№ 1 и 4), англо-французы сосредоточили все усилия на последнем препятствии — второй батарее. Батарея эта, защищавшая «Аврору» и «Двину», подверглась одновременному сильнейшему обстрелу со стороны всех действовавших в этот день вражеских судов — трех фрегатов и парохода. Имея значительное преимущество в артиллерии (81 орудие против одиннадцати второй бата­реи), неприятель все же не решился стать лицом к лицу с русской батареей и занял отдаленную, прикрытую Сигнальным мысом, позицию. Англо-французские суда были обращены к Кошке так, что лишь шесть орудий второй батареи могли все время вести интенсивный огонь против них, остальные орудия действовали только тогда, когда неприятель выдвигался из-за мыса. Сигнальный мыс защищал неприятеля и от орудий «Авроры».

Несмотря на огромное неравенство сил, вторая бата­рея героически отразила нападение. Экономя снаряды, командир ее лейтенант Дмитрий Максутов (3-й) не отвечал на выстрелы неприятеля с дальних дистанций, но при каждой попытке его продвинуться ближе открывал сильный огонь. В разгаре боя командир «Авроры», предполагая, что батарея испытывает недостаток в порохе, от­правил ей на катере, под сплошным обстрелом врага, новый запас пороха. Огонь неприятеля все время усиливался: в продолжение получаса он делал более 250 выстрелов. И тем не менее весь состав батареи сохранял полное спокойствие и выдержку. Вот как списывал действия батареи один из участников обороны:

«Когда неприятель действовал бомбическими орудиями на дальнем расстоянии, наша батарея была молчалива и спокойна, временами острое словцо возбуждало смех. Максутов не горячился, не тратил даром пороха; но когда раздосадованный неприятель подтягивался ближе, раздавался громкий голос Максутова: «Вторая!.. третья!..» Взвивался дымок, и можно было быть уверенным, что ядро не пролетало мимо неприятеля. Временами с батареи проносили окровавленные носилки, и гарнизон провожал их грустными взглядами. Надолго останется в памяти у бывших свидетелей боя картинное и прекрасное действие батареи № 2…

…Три фрегата производят неумолкаемый огонь, ядра бороздят бруствер во всех направлениях, бомбы разрываются над батареей, но защитники ее холодны и молчаливы; куря спокойно трубки, весело балагуря, они не обращают внимания на сотни смертей, носящихся над их головами, они выжидают своего времени… Команда батареи отличалась исключительным хладнокровием: когда обстрел неприятеля ослабевал, мальчики-кантонисты, подававшие картузы к орудиям, начинали детские игры. Одному из них, 14-летнему Матвею Хромовскому, оторвало руку, и доктор тут же оперировал мальчика, который перенес операцию без единого стона…»

Все попытки англо-французов вывести батарею из строя не увенчались успехом. Засыпанная неприятельскими снарядами, она выдержала девятичасовой бой с превосходящим во много раз противником. При восстановлении батареи было найдено 270 ядер, из которых многие весом в 86 английских фунтов. Как сообщала французская печать, один только фрегат «Ла-форт» произвел в этот день 869 выстрелов.

В седьмом часу вечера неприятельские суда прекратили обстрел и отошли на прежние якорные стоянки.

Во время боя английский пароход «Вираго» пытался несколько раз, под прикрытием образовавшейся от длительного обстрела дымовой завесы, форсировать проход в Петропавловскую гавань. Около полудня он показался из-за Сигнальной горы, но был встречен метким огнем фрегата «Аврора» и второй батареи и быстро отошел назад. Вторично пароход намеревался проскочить в гавань уже под вечер, но и тут он вынужден был вернуться вспять под дружный смех команды «Авроры», открывшей по нему огонь. Противник предпринял также несколько попыток высадить десант на противоположную, западную сторону Сигнальной горы. Во время боя англо-французских фрегатов и парохода со второй батареей корвет «Евридика» и бриг «Облигадо» приблизились к перешейку (Седлу), прикрывая несколько шлюпок с десантом. Их встретил меткий огонь батареи № 3. Первое ядро попало в корвет, второе потопило одну из шлюпок и прогнало остальные. Стремясь выместить зло за свою неудачу на мирном населении, неприятель попытался поджечь артиллерийским огнем жилые дома, однако и это ему не удалось: начинавшиеся пожары были немедленно потушены заблаговременно организованной пожарной командой.

Поведение англо-французов в этот день было совершенно непонятно в военном отношении. Уже в начале боя на их стороне оказалось много преимуществ, помимо громадного перевеса в силах. Две русские батареи (№ 1 и 4) замолчали, и для защиты прямого входа в Ковш остались только суда и вторая батарея. Если бы неприятель пошел в это время напролом, а не ограничился семичасовым обстрелом с дальних дистанций, исход мог оказаться для русских очень тяжелым. Даже в конце дня, когда на единственной оборонявшей Внутреннюю (северную) гавань батарее (№ 2) осталось лишь три исправно действующих орудия, противник вместо решительной атаки прекратил бой, снялся с позиции и ушел на другую сторону Авачинской губы.

Потери русских в этом первом бою составили шесть убитых (в том числе и командир первой батареи лейтенант Гаврилов) и тринадцать раненых на первой и второй батареях. Потери врага были неизвестны. Часть раненых и убитых на Красном яре, как и находившихся в потопленной третьей батареей шлюпке, он успел, видимо, подобрать. Суда противника получили сильные повреждения. Русские орудия били прямо в корпус, и в подзорные трубы можно было видеть много пробоин. По французским сообщениям, один только фрегат «Пик» получил восемь попаданий в подводную и надводную части. Раздававшийся в течение следующих дней непрерывный шум от производимых противником работ свидетельствовал о значительных повреждениях его кораблей. На фрегате «Ла-форт» ремонтировали корпус, на пароходе «Вираго» — левый борт.

В Петропавловске весь вечер 20 августа и всю следующую ночь шло энергичное восстановление разрушенных передовых батарей (№ 1, 2 и 4). Работы велись так успешно, что к утру 21 августа почти все было исправлено. На Кошке были приведены в полный порядок все орудия, на Красном яре из трех орудий — два и на мысе Сигнальном из пяти — три. Таким образом, орудий на этих батареях оказалось меньше, чем раньше, лишь на три. Батареи пополнились личным составом, получили боезапас и были готовы к встрече врага, решительное нападение которого ожидалось на другой день. Русское командование полагало, что в расчете на сильные повреждения двух передовых батарей — на Сигнальном мысу (№ 1) и на Красном яре (№ 4) — противник предпримет главный удар на Кошку (батарею № 2), преграждавшую ему доступ к военным судам. Прибывший на «Аврору» Завойко объявил команде, что нужно ожидать решительного нападения на фрегат, и выразил уверенность, что моряки постоят за себя. На это последовал единодушный ответ: «Умрем, а не сдадимся!»

Комментарии к 5 главе

(1) О причинах, как и о времени смерти Прайса, было распространено несколько версий. Одни относили ее к 18 августа и категорически утверждали, что адмирал был убит русской картечью во время первой перестрелки; другие приписывали ее неосторожному обращению с оружием самого Прайса; третьи объясняли ее самоубийством после окончательного разгрома и приурочивали ошибочно к 24—25 августа. Наиболее распространенное и достоверное сообщение об этом эпизоде, подтверждаемое и русскими и иностранными (французскими и английскими) источниками, приводится в тексте.

БОЙ 24 АВГУСТА (5 СЕНТЯБРЯ) И РАЗГРОМ АНГЛО-ФРАНЦУЗОВ

Следующие три дня (21—23 августа) прошли, вопреки ожиданиям, совершенно спокойно. Неприятельские суда не покидали стоянки в Тарьинской губе. 21 августа французским адмиральским судном была возвращена в Петропавловск часть взятых в плен на плашкоуте — один из матросов и боцман с семьей. Видимо, в тот же день состоялись похороны адмирала Прайса. Неприятель усиленно чинил суда, собирал сведения о силах гарнизона и о расположении тех петропавловских батарей, которые не были видны с кораблей. Русские, удивленные неожиданным перерывом в военных действиях, использовали его для подготовки к будущим боям.

Первые поражения, понесенные неприятелем, посеяли в его рядах неуверенность и уныние. Среди англо-французского командования шли горячие споры об ответственности за неудачную атаку 20 августа. Собравшийся вечером того же дня военный совет протекал очень бурно. Французы резко обвиняли англичан в бездеятельности, нерешительности, даже предательстве. Английское командование в лице капитана Никольсона, заменившего адмирала Прайса, не могло представить никаких оправданий встретило осуждение даже среди собственных офицеров.

На вновь созванном совете, состоявшемся 23 августа, разногласия не прекратились. Де Пуант и некоторые другие участники считали необходимым предпринять до новой атаки подробную разведку местности и разрушить все внешние батареи. Другие стояли за немедленную атаку. Одержало верх предложение Никольсона о нападении на Петропавловск с помощью десанта не через Внутреннюю гавань, а со стороны внешней, северо-западной оконечности города. Решение о новом направлении атаки было подсказано сообщением двух встреченных англичанами в Тарье матросов с американского китобойного судна, стоявшего в Петропавловске. Они, как передавали иностранные газеты, «из сочувствия к своей расе» (вероломно нарушив элементарный долг перед страной, оказавшей им гостеприимство) сообщили англичанам «весьма важные подробности касательно местности Петропавловска». Речь шла о возможности проникнуть в город с севера, по дороге, расположенной между уступами Никольской горы и Култучным озером. Противник рассчитывал, как это и показали события следующего дня, именно там прорваться в Петропавловск и был твердо уверен в успехе.

Вечером 23 августа у неприятеля наблюдалось большое оживление: производились новые промеры глубин, непрерывно сновали шлюпки от одного судна к другому и к адмиральским судам, горело множество огней и т. д. Все это заставляло предполагать, что противник готовится к решительному нападению.

Мичман Николай Фесун, находившийся на фрегате «Аврора», вспоминал этот канун последнего боя в следующих словах: «Со своей стороны мы были совершенно готовы и, решив раз навсегда умирать, а не отступать ни шагу, ждали сражения как средства покончить дело разом. Вечер 23-го числа был прекрасен — такой, как редко бывает на Камчатке. Офицеры провели его в разговорах об отечестве, в воспоминаниях о далеком Петербурге, о родных, о близких. Стрелковые партии чистили ружья и учились драться на штыках, все же вообще были спокойны…»

Капитан Арбузов, собрав в тот вечер свою команду, обратился к ней со следующими словами: «Теперь, друзья, я с вами. Клянусь крестом святого Георгия, который честно ношу 14 лет, не осрамлю имени командира! Если же вы увидите во мне труса, то заколите штыками и на убитого плюйте! Но знайте, что и я потребую точного исполнения присяги — драться до последней капли крови!..»

«Умрем — не попятимся!» — был единодушный ответ команды.

В туманное утро 24 августа, в пятом часу, в Петропавловске объявили тревогу. Неприятель готовил для десанта многочисленные боты, баркасы, шлюпки. Защитники Петропавловска поняли, что близится решительный бой. На батареях, судах и в отрядах был громадный подъем. Командир порта Завойко обходил укрепления, приветствуя солдат и матросов и призывая их остаться верными своему долгу перед отечеством, не отступать перед неприятелем.

В седьмом часу утра туман рассеялся, и военные действия начались. Английский пароход взял на буксир два адмиральских фрегата и направился к сопке Сигнальной. Подойдя на пушечный выстрел, французский фрегат отдал буксир и стал на якорь против третьей батареи. Пароход прошел вместе с английским фрегатом несколько дальше к северу и занял позицию в двух кабельтовах от седьмой батареи.

Силы сторон были слишком неравны. Против пяти орудий совершенно открытой батареи № 3 действовало 30 орудий французского фрегата «Ла-форт». Севернее, у озера, 26 орудий английского фрегата «Президент» и три орудия парохода «Вираго» обстреливали батарею № 7, которая была расположена так, что могла обороняться только тремя 24-фунтовыми пушками.

Бой открыла третья батарея. Английский фрегат, будучи еще на буксире, ответил огнем всего борта. Затем обстрел этой батареи продолжал уже французский фрегат. Рассчитывая немедленно сбить русские орудия, фрегат подошел очень близко к третьей батарее и открыл по ней жестокий огонь. Батарея вначале действовала очень успешно, каждый выпущенный ею снаряд попадал в оснастку или корпус фрегата, получившего, таким образом, много тяжелых повреждений. Но спустя полчаса положение резко изменилось. От огня 30 неприятельских орудий перешеек был весь изрыт. Земляная открытая батарея оказалась совершенно разрушенной. Станки орудий были подбиты, платформы засыпаны землей и обломками камня, одного орудия оторвало дуло, три других тоже были повреждены и не могли действовать. Осыпаемая ядрами команда потеряла более половины состава убитыми и ранеными. Единственное уцелевшее орудие продолжало, однако, обстрел врага. Пользуясь тяжелым состоянием батареи, неприятель начал высадку десанта. Командир батареи лейтенант Александр Максутов (2-й) бросился к последнему исправному орудию, сам навел его и пустил ко дну большой катер с французским десантом. Вражеский фрегат ответил залпом всего борта. Ураган ядер и бомб обрушился на батарею, вся она оказалась в дыму и обломках, но герои защитники не потеряли присутствия духа. Максутов снова сам зарядил орудие, навел его на врага, но в этот момент ядром, пущенным с французского корабля, ему оторвало руку. Присланный с «Авроры» на смену Максутова мичман Фесун подбежал с оставшейся частью команды к орудию, но яростные залпы артиллерии неприятеля в несколько минут вывели из строя последнее орудие. Высадка десанта продолжалась.

В это время на другом подступе, севернее Никольской горы, английский пароход и фрегат под флагом адмирала, пользуясь преимуществом своей артиллерии, вели ожесточенный обстрел седьмой батареи. Защищенная земляным валом, батарея эта держалась значительно дольше, чем третья, и тоже причинила большой ущерб неприятелю. Видя, что батарея № 3 замолчала, и не желая подвергать дальнейшей опасности свои суда, англичане решили взять седьмую батарею с суши и попытались с этой целью высадить южнее ее десант. Между тем орудия этой батареи продолжали обстрел и потопили английский баркас с людьми. Тогда английские корабли возобновили жестокий обстрел седьмой батареи. Спустя около двух часов после начала боя орудия ее были сбиты и завалены землею и фашинником. Команда насчитывала много пострадавших, командир батареи капитан-лейтенант Кораллов был ранен в голову.

Сбив последнее береговое укрепление, неприятель на­чал и в этом месте высаживать десант. Под прикрытием фрегата и парохода, открывших огонь через головы своего Десанта по Никольской горе и побережью, 23 гребных судна и два бота свезли на берег 700 матросов и солдат морской пехоты (по 350 человек от каждой эскадры) Английскими силами командовал капитан «Президента» Бурридж, французскими — капитан «Евридики» де ла-Грандьер.

После высадки неприятеля команда батареи № 7 оставила свои разбитые орудия и присоединилась к одному из стрелковых отрядов, находившемуся около шестой батареи.

Высадившийся в районе батареи № 7 десант разделился на три отряда и повел наступление. Два отряда отправились на соединение с частями, высадившимися на перешейке (Седле), у батареи № 3, для совместного занятия Никольской горы. Согласно принятому накануне плану, они должны были достигнуть господствующей над окрестностями вершины, обстрелять оттуда русские суда и город из штуцеров и взятой с собою гаубицы и попытаться зажечь их ручными гранатами и брандскугелями. Третий, самый большой отряд под командой английского лейтенанта Паркера занял седьмую батарею, а затем направился к Култучному озеру и в обход Никольской горы к Петропавловску. Создалась, таким образом, прямая угроза вторжения неприятеля в город. Двигаясь по узкой дороге, между Култучным озером и уступами Никольской горы, отряд этот натолкнулся на защищавшую дорогу шестую батарею (Озерную) и присланное туда для подкрепления полевое орудие. Две попытки захватить батарею были отражены сильным картечным огнем батареи и конной пушки, скосившим много наступавших врагов.

Один из чинов команды полевой батареи казак Карандашев показал в стычке у озера замечательный образец мужества. Раненная неприятелем лошадь понесла орудие в ров. Карандашеву удалось сдержать лошадь и спасти орудие, но, попав под жестокий обстрел неприятеля, он получил тяжелое ранение в руку. Пересиливая боль, Карандашев навел орудие, выстрелил и сразил много вражеских солдат. Противник в конце концов отказался от наступления на город в этом направлении и отошел, унося с собою убитых и раненых. Пытаясь впоследствии оправдать отступление своих войск, английская печать объясняла, что озерная батарея была сооружена «наподобие замкнутого укрепления с палисадом и рвом и что для завладения ею понадобилась бы правильная осада». Так англичане превратили одну из самых слабых петропавловских батарей, на которой не было ни бруствера, ни платформы, в грозный неприступный форт. Отступивший от шестой батареи отряд Паркера бросится на соединение с другими отрядами, занимавшими тем временем Никольскую гору. На этой горе и разразились последние схватки, решившие судьбу всего англо­французского нападения на Петропавловск.

События развивались следующим образом. Перед высадкой десанта на Никольской горе находилась лишь портовая партия(1), состоявшая из 16 человек под начальством поручика Губарева.

Увидев, что главные силы врага тотчас после высадки на берег направились по низменной дороге к шестой батарее, и не заметив, что другие части неприятельского де­санта устремились на Никольскую гору, Губарев бросился на помощь малочисленным отрядам защитников. Он быстро спустился со своими стрелками с Никольской горы, настиг английский отряд Паркера и завязал с ним перестрелку. Это был один из самых критических моментов сухопутного боя, так как гора оставалась некоторое время не занятой русскими и неприятель именно тогда стал взбираться на нее и обстреливать «Аврору». У озера стояли в то время два стрелковых отряда по 30 человек: один, портовый, во главе с мичманом Михайловым, другой, из матросов «Авроры», под командованием мичмана Анкудинова. Местоположение этих отрядов позволяло им быстро поспеть к наиболее угрожаемым местам — шестой батарее и Никольской горе. Убедившись после отступления десанта у Култучного озера, что шестой батарее не грозит непосредственная опасность и что неприятель отказался от попытки прорваться с севера в Петро­павловск, командование бросило все имевшиеся силы на защиту Никольской горы. Первыми ринулись туда стрелки Губарева и отряды Анкудинова и Михайлова, получившие наказ «сбить с горы противника». Одновременно Завойко отправил туда же отряд капитана Арбузова и отдал распоряжение командиру «Авроры» послать на сопку возможно больше людей. Между тем капитан «Авроры» еще до приказа Завойко, услышал на горе выстрелы, отправил на берег стрелковую партию из 30 матросов во главе с мичманом Фесуном. После получения распоряжения Завойко с «Авроры» отрядили дополнительно несколько небольших партий матросов с офицерами Жилкиным, Пилкиным, Кандраковым и Давыдовым. Всем этим отрядам был дан категорический приказ — не допустить занятия противником вершины Никольской горы и сбросить его штыками в море.

За это время часть высадившегося у седьмой батареи десанта успела уже достигнуть гребня горы и стала спускаться по восточному ее склону. Другая часть этого десанта соединилась с отрядом, высадившимся у батареи № 3. Противник, таким образом, рассыпался почти по всей горе и, укрывшись в густом кустарнике, открыл сильный ружейный огонь по «Авроре» и «Двине».

Стрелковые отряды, отправленные для отражения англо-французов, присоединившиеся к ним остатки команд батарей № 3 и 7 и еще несколько малочисленных групп волонтеров устремились со всех сторон на гору. В общей сложности против десанта и полученных им подкреплений (всего свыше 900 человек) выступило около 240—250 русских стрелков. При этом надо иметь в виду, что не все они вступили в бой одновременно и что гору приходилось брать штурмом. Рассыпавшись цепью, цепляясь за кустарник, стрелки взбирались по отвесной крутизне под сплошным ружейным и гранатным огнем засевшего на высотах противника.

Скоро защитники Петропавловска с громким «ура» стремительно, сразу со всех сторон, ударили в штыки. Ружейная пальба почти смолкла, и на всем протяжении гребня Никольской горы разгорелась кровавая рукопашная схватка. Русские бойцы действовали штыками, прикладами, чем попало. Жители Петропавловска, наблюдавшие эту решающую битву, видели смешавшиеся в яркой зелени сопки красные мундиры англичан, синие и красные рубахи французских и русских матросов.

Несмотря на свое подавляющее превосходство в силах и господствующее на высотах горы положение, враг не смог устоять. Скоро он дрогнул и в панике ринулся вниз. Бегство неприятеля было самое беспорядочное: гонимые страхом, преследуемые по пятам русскими матросами и стрелками, англичане и французы целыми толпами бросались с отвесных утесов прямо в море. Многие разбивались о скалы насмерть, изуродованные трупы их неприятель едва поспевал уносить в шлюпки.

Видя бедственное положение своего десанта, англо­французские суда приблизились к берегу и открыли сильный огонь по русским. Благодаря выгодной позиции, которую занимали русские отряды (на высотах сопки, покрытой густым кустарником), защитники сопки почти не понесли потерь от огня противника. Сбросив англо-французов с горы, засевшие на склонах русские отряды стали обстреливать непрерывным огнем скученные группы врагов при посадке их на шлюпки и при выходе шлюпок в море. Отовсюду неслись стоны, убитые и раненые падали в залив, оставшиеся в живых, обезумев от страха, бросались в море и брели по горло в воде или стремились достигнуть своих судов вплавь. Попавшие в шлюпки поднимали руки, прося пощады.

В воспоминаниях участников сражения 24 августа содержатся рассказы о замечательных эпизодах битвы па сопке, свидетельствующих о храбрости и ловкости русских матросов и солдат. Один молодой матрос с «Авроры», участвовавший в бою на очень крутом склоне сопки, внезапно уронил ружье, и оно скатилось под гору. Спускаясь за ружьем по скалам, держась обеими руками за кусты, он неожиданно столкнулся лицом к лицу с двумя английскими солдатами. В первую секунду безоружный матрос растерялся. Затем, решив, что лучше смерть, чем плен, он прыгнул на солдат и, схватив обоих за шею, покатился с ними по откосу. На его громкий крик о помощи из кустов выскочил пятнадцатилетний камчадал, который мигом заколол англичан и освободил матроса. Сцену эту видели другие подоспевшие стрелки, они доложили о случившемся командиру, и вечером молодой матрос получил одновременно выговор за потерю ружья и награду за храбрость.

Вместе с другими впервые попал в бой рекрут Сибирского линейного батальона, невзрачный и маленький Иван Сунцов, считавшийся в части нерасторопным солдатом. Когда стрелки с трудом взбирались по склону, Сунцов увидел вдали неприятельского офицера, осторожно подполз к нему, вскочил на ноги и под пулями противника метким выстрелом убил его наповал. Убитый оказался командиром северной группы десанта английским лейтенантом Паркером.

Между прочим, из документов, найденных у Паркера выяснилось, что англо-французы собирались во что бы то ни стало овладеть в этот день Петропавловском и бросили в бой 926 человек. Находившаяся среди документов специальная инструкция содержала характерные подробности об организации английского десантного отряда. Предусмотрительные англичане снабдили отряд всем, по их мнению, необходимым для этой операции: запасом провизии для своего будущего гарнизона в городе, завтраком и спальными принадлежностями для отряда, походной аптекой, разными инструментами для разрушения батарей, гвоздями для заклепки орудий и… металлическими кандалами для будущих пленных. Инструкция по этому поводу прямо предупреждала: «Не забыть взять с собою несколько пар кандалов и помнить, что они часто совершенно необходимы». Эта небольшая, но показательная деталь характеризует отношение англичан к своим противникам, которые заранее обрекались на положение колониальных рабов.

В памятный день 24 августа русскими солдатами и матросами было совершено немало героических подвигов. Из многих прославившихся своим мужеством матросов и пехотинцев до нас дошли имена Буленева, Данилова, Попова, Степанова, Суровцева и других.

Матрос с «Авроры» Халитов, окруженный со всех сторон стремившимися взять его в плен англичанами, заколол штыком четверых и отбился от врага. Несколько матросов во главе с боцманом Яковом Тимофеевым, оставшиеся в бою без патронов, схватились с англичанами врукопашную и захватили их ружья и боеприпасы. Унтер-офицер госпитальной полуроты Тимофеев и матрос Абубекеров подкрались к причалившему баркасу, напали на высаживавшихся англичан и закололи семь человек. Матрос Алексей Степанов отбил английского офицера от его отряда и поднял его на штык. Раненный в этой схватке, Степанов сам сделал себе перевязку и вернулся в бой.

Много врагов уничтожили во время сражения на Никольской горе камчадалы, засевшие вскоре после высадки десанта на высотах сопки. Прекрасные охотники, рассчитывающие каждый выстрел, они отличались в бою исключительно меткой стрельбой, находчивостью и ловкостью.

Сражение кончилось вскоре после полудня полным разгромом англо-французов. Неприятельские корабли, подобрав жалкие остатки десанта, спешно вышли из-под огня и вернулись в Тарьинскую губу. В час дня в гавани ударили отбой, и громогласное «ура» возвестило об окончании второго и самого сильного нападения на Петропавловск.

Начался подсчет потерь и трофеев, приведение в порядок города и укреплений. Защитники Петропавловска не считали, что опасность совсем миновала, и потому немедленно начали восстанавливать батареи и готовиться к отражению новой атаки противника. В ночь на 25 августа были приведены в боевую готовность седьмая и третья батареи, на которых было найдено около 200 неприятельских ядер. Но англо-французы не рискнули больше повторить попытку захватить Петропавловск.

Известный исследователь Камчатки К. Дитмар, пробывший на полуострове с 1851 по 1855 год, так описывает свои впечатления по возвращении в Петропавловск вскоре после набега англо-французов:

«Батареи, снова приведенные в полный порядок, в состоянии были выдержать новое нападение… Поле битвы на Никольской горе представляло еще теперь картину полнейшего опустошения. Хотя здесь, само собою понятно, не валялось уже ни одного трупа и многочисленное оружие всяких родов уже давно убрали, однако еще ясно можно было видеть следы разорения. Трава была вытоптана, с деревьев сорваны ветви, кусты поломаны, Кругом валялись пестрые лоскутья обмундировки и патроны. Целый день после битвы вокруг горы летали вороны, желая насытиться в лужах крови. Прошло много времени, прежде чем для нас снова наступила обыкновенная и правильная жизнь. Население, и высшее и низшее сословия, было словно наэлектризовано славными августовскими днями 1854 года. Беспрестанно, словно красная нить, проходило в их разговорах воспоминание о битве и об отдельных приключениях».

Потери русских в этом бою составили 32 убитых и 64 раненых. Сравнительно большие повреждения получил Фрегат «Аврора», у которого ядром была пробита навылет грот-мачта и сильно поврежден такелаж. Транспорт «Двина» понес гораздо меньший урон. В городе был сожжен рыбный сарай и повреждено обстрелом 16 домов.

В числе трофеев было много ружей, семь офицерских сабель и английское знамя, видимо, Гибралтарского полка(2).

Неприятель тщательно скрывал свои потери. На берегу было подобрано 38 трупов, в том числе четырех офицеров. В плен было взято четыре человека. Но подавляющее большинство убитых и раненых англичан и французов утонуло в море, лишь незначительная часть их была подобрана. Предварительные официальные донесения противника определили число убитых и раненых англичан в 107 человек и французов — в 102 человека. Действительные размеры потерь выяснились только впоследствии из англо-французской печати и оказались гораздо выше. Английская газета «Таймс» сообщала, что только в боях 24 августа было убито 273 и ранено 162 человека. Более половины офицерского состава выбыло из строя, погибли все командиры десантных партий. Общие потери союзников в Петропавловске достигали не менее 450 человек.

Англо-французский флот, порядком потрепанный в сражении и понесший большие потери в людском составе, вынужден был с позором убраться в иностранные порты. 25 и 26 августа неприятельская эскадра, оставаясь в Тарьинской губе, производила усиленный ремонт. В эти же дни состоялись похороны убитых в последних боях. Два огромных кургана, возвышавшиеся над братскими могилами на берегу Тарьинской губы, свидетельствовали об истинных потерях англо-французов.

К вечеру 26 августа у входа в Авачинский залив показался, русский бот № 1, направлявшийся в Петропавловск. Он был уже на виду у неприятеля, но, своевременно предупрежденный Дальним маяком, успел уйти в море. В открытых водах он встретил и, в свою очередь, предупредил о появлении англо-французской эскадры шхуну «Восток», которая везла из Аяна почту в Петропавловск. Бот укрылся в соседней Жировой бухте, а шхуна пошла обратно к югу. На втором Курильском острове (Парамушире), куда «Восток» зашел для ремонта, он встретился с транспортом «Байкал», направлявшимся из Аяна в Большерецк. Капитан «Востока» передал на «Байкал» почту и просил немедленно отправить ее сухопутным путем из Большерецка в Петропавловск и получить с тем же посланным сведения о результатах нападения на порт англо-французов. Спустя месяц «Восток», закончив ремонт прибыл в Большерецк и стал дожидаться там вестей, из Петропавловска.

В тот же вечер 26 августа англо-французская эскадра покинула Авачинскую губу. Выйдя из Ворот, неприятель увидел в море два русских судна, принял их за корабли эскадры Путятина, погнался за ними и захватил их. Это были транспортная казенная шхуна «Анадырь» и транспорт Российоко-американской компании «Ситха» с коммерческим грузом. «Анадырь» был тут же сожжен союзниками, а «Ситху» они увели с собою.

Американские газеты описывали положение пришедших в Сан-Франциско и Ванкувер неприятельских кораблей следующим образом: «Состояние франко-английских судов носит широкое свидетельство искусства русских в артиллерийском деле, и потребуется немало времени и средств на исправление всех повреждений. Английский фрегат «Президент» находится в весьма печальном положении и с большой опасностью достиг острова Ванкувер. Одно ядро, пущенное с русской батареи, разом положило у него 13 человек, и фрегат пробит насквозь в нескольких местах».

Сильно поврежденным оказался и французский фрегат «Ла-форт». У остальных участвовавших в бою судов были пробиты корпуса, перебиты ванты и т. д.

В Петропавловске стала налаживаться обычная жизнь. Скоро начали приходить русские суда. Первыми прибыли укрывшийся по соседству в Жировой бухте бот № 1 и корвет «Оливуца», незаметно проскочивший мимо судов противника. Затем пришли транспорты «Иртыш» и «Байкал» и коммерческие суда с грузами для Петропавловска. Население окончательно убедилось, что неприятель ушел восвояси, и вздохнуло свободно. Началось возвращение в город женщин и детей, отправленных после появления неприятельской эскадры в окрестные селения. Были посланы нарочные с вестями о блестящей победе и окончании блокады. В начале октября известие об этом было получено стоявшей в Большерецке шхуной «Восток», которая отправилась с этим сообщением в Николаевск.

Несколько раньше был отправлен с таким же донесением в Иркутск один из героических участников обороны Петропавловска лейтенант Дмитрий Максутов (командир батареи № 2).

Петропавловск получил длительную передышку: с осени плавание в Беринговом море на долгое время прекращалось, и возвращение неприятеля было маловероятно. И действительно, англо-французские корабли в этом году больше не показались.

Русские моряки, солдаты и казаки с помощью камчадалов одержали блестящую победу над англичанами и французами. Небольшое число защитников (913 человек кадровых военных) с незначительными средствами обороны (68 орудий — в большинстве своем устаревшие и малого калибра) разгромили мощную эскадру врага, состоявшую из шести военных кораблей, в том числе четырех крупных, и насчитывавшую около двух с половиною тысяч экипажа при 212 орудиях крупного калибра. В решающем бою на Никольской сопке примерно 220 русских опрокинули в море свыше 900 человек англо-французского десанта.

Замечательный героизм проявили все участники обороны.

Это относится в равной мере и к воинским частям и к гражданскому населению. Ввиду своей малочисленности гарнизон Петропавловска должен был целую неделю, круглыми сутками, оставаться без смены на своих постах. Гражданское население, оставшееся в городе, все было привлечено к оборонным работам. В короткие промежутки времени между обстрелами оно вместе с гарнизоном принимало участие в восстановлении батарей, в доставке в порт различных материалов, переноске за пределы города запасов провианта и пр.

Наряду с многочисленными героями обороны, оставшимися в большинстве своем неизвестными, следует сказать о командирах — руководителях обороны и начальниках отдельных частей. В отражении нападения англо-французов особенно велика была заслуга командира фрегата «Аврора» капитан-лейтенанта Изыльметьева. При появлении неприятельской эскадры у командования возникло сомнение в возможности дать отпор таким крупным силам. Изыльметьев проявил тогда непоколебимую твердость и решительность.

Он категорически заявил о недопустимости сдачи и объявил, что в случае, если противник будет допущен в город, он сам будет продолжать бой с фрегата, а при поражении взорвет свой корабль. Заявление Изыльметьева развеяло все сомнения и сыграло немалую роль в организации и успешном исходе обороны.

Высокие образцы мужества показали руководивший сухопутными действиями 47-го флотского экипажа капитан Арбузов, командиры стрелковых отрядов (поручик Губарев, лейтенант Анкудинов, мичман Михайлов и др.), а также командиры батарей, особенно четырех передовых, вынесших главный артиллерийский бой. Двое из них — лейтенанты Гаврилов (батарея № 1) и Александр Максутов (батарея № 3) отдали жизнь в бою.

Жители Камчатки свято хранят память о героической обороне Петропавловска в 1854 году. Живым памятником этих событий служит тщательно оберегаемая населением прекрасная заповедная роща (ныне Парк культуры и отдыха) на Никольской горе, обагренной кровью героев. В этот парк перенесен недавно с Кошки сооруженный там до революции (на собранные русскими военными моряками средства) в память боев, происходивших на Никольской горе, памятник «Слава» — массивный чугунный обе­лиск высотою около 12 метров, вокруг которого установлены чугунные пушки.

В областном краеведческом музее в Петропавловске устроена постоянная выставка, посвященная героической обороне этого города. На ней представлены русские кремневые и пистонно-капсюльные ружья тульского производства, различные штыки заводской и местной кустарной работы, сабли, картечь, ядра, оставшиеся со времени обороны Петропавловска, медали за Крымскую войну, план расположения батарей и английские кандалы, предназначавшиеся для русских пленных.

Комментарии к 6 главе

(1) Портовыми партиями назывались отряды, сформированные из частей гарнизона и волонтеров, в отличие от отрядов, состоявших из команды «Авроры».

(2) Знамя это было, по сообщениям некоторых участников сражения, брошено на берегу англичанами, бежавшими в панике после разгрома десанта. По другой версии, это был корабельный флаг английского фрегата «Президент», сбитый нашим ядром в самом начале обстрела 24 августа и выловленный позже из воды русскими матросами. В качестве трофея знамя было отправлено в столицу.

МИРОВАЯ СЛАВА ПЕТРОПАВЛОВСКА

Весть о героической обороне Петропавловска облетела весь земной шар. Весь мир был тогда восхищен беззаветным мужеством русской армии, покрывшей себя неувядаемой славой в обороне южных границ России. И в то же самое время на Тихом океане, на далеком, оторванном от центральной России и лишенном настоящей помощи полуострове, горсть русских воинов совершила не менее героический подвиг, защищая восточные рубежи своей отчизны. Крошечный, затерявшийся на севере Тихого океана городок стал на некоторое время в центре внимания мировой печати. Отклики прессы на петропавловские события были, само собою разумеется, различны в разных странах. Если нейтральная печать расценивала эти события как замечательную победу русских и позорное поражение союзников, то французские и английские газеты старались всячески смягчить поражение и прибегали для этого к извращению событий.

Одна из американских газет Сан-Франциско сообщала: «По всем рассказам о подробностях бомбардирования Петропавловска ясно видно, что союзники совершенно не ожидали такого приема, которого удостоились… Дано было одно из самых отчаянных сражений, где русские, по всем слухам, показали величайшее хладнокровие и храбрость». Другая американская газета писала: «Союзники встретили отпор в своих первых морских действиях против России в нынешнюю войну. Хотя единственные сведения по этому предмету почерпнуты из французских и английских источников, но всеобщее впечатление таково, что при бомбардировании Петропавловска русские имели решительный перевес… Очевидно, что союзники были разбиты, и потому мы не будем изумлены, если русский губернатор в своем донесении императору скажет, что он одержал победу над шестью союзными военными кораблями и заставил их уйти в самом печальном виде. Французы и англичане дрались хорошо, но решимость русских видна была в силе, с какою они защищали незначительный камчатский городок против сильного и хорошо снабженного неприятеля. Русские действовали так хорошо своею артиллериею, что нанесли значительный вред союзникам, и мы предполагаем, что последние порядочно проучены». Указывая на то, что англо-французы всячески преуменьшают свои потери, иностранные газеты сообща­ли: «До нас дошли слухи, что потери, понесенные союзниками, в четыре раза больше тех, о которых они говорили сначала».

Иностранная нейтральная печать едко высмеивала «трофеи», взятые англо-франиузами на Камчатке: «Единственный трофей союзников был несчастный купеческий корабль с тремя или четырьмя пушками, принадлежащий Российско-американской компании, который случайно наткнулся на союзников прежде, нежели он их рассмотрел, и, разумеется, должен был сдаться без выстрела». Еще больше насмешек вызвало сообщение о пленении мирного портового бота: «За день до боя взято в плен семь русских матросов, перевозивших кирпич. Видно, что союзники только и умеют побеждать беззащитных».

Много говорилось в печати о разногласиях между английским и французским командованием, о брошенных французами в адрес своих союзников англичан обвинениях в предательстве, в неподаче в нужный момент помощи и т. д. Как характерный пример недоверия французов к англичанам приводился факт, когда «при атаке 5 сентября французский адмирал де Пуант приказал прикрепить свои суда концами к английским кораблям (фрегатам), чтобы быть уверенным в их содействии». Сообщалось также, что «разграбление и сожжение шхуны «Анадырь» было совершено англичанами вопреки строжайшему приказанию контр-адмирала де Пуанта ничего не трогать».

Отмечая выдающееся мужество участников обороны, иностранные газеты и журналы особенно возмущались поведением англичан. Они удивлялись, что «русскими создана твердыня в таком ничтожном месте, как Петропавловск, где англичане проглотили такую пилюлю, которая останется позорным пятном в истории просвещенных мореплавателей, которое никогда не смоют волны всех пяти океанов».

Совершенно иначе откликнулась на петропавловские события англо-французская печать. Стремясь оправдать и преуменьшить поражение союзников, она беззастенчиво искажала факты.

Так, например, известная английская газета «Таймс» изобразила результаты камчатской кампании в таком виде: «Такова была петропавловская битва, одна из кровопролитнейших встреч, когда-либо происходившая в столь отдаленных местах, между англо-французами и русскими. Хотя союзная эскадра и не имела совершенно успеха, но все же достигла важных результатов. Русские потеряли много людей, которых весьма затруднительно перевозить на такой отдаленный пункт; потеряли большое число пушек заклепанными и приведенными в негодность к дальнейшей службе. Кроме того, они потеряли провизию, в которой, вероятно, нуждались и которую везли к ним на «Ситхе». Вдали от всякого подкрепления, без надежды получения провизии, гарнизон Петропавловска отделен от остального мира арктической зимой. Уединенная крепость среди льдов не составляет цели завоевания. Цель союзников состояла в нападении на русские суда, но не на укрепления, и если русские фрегаты не были взяты, то по край­ней мере значительно повреждены: у «Авроры» перебиты мачты, повреждены палубы и подбиты многие орудия. Повреждения эти осуждают фрегат на бездействие в продолжение зимы, если бы даже морозы и лед и позволили ему выйти из Петропавловска. Потери, понесенные союзного эскадрою, не ослабили ни наших сил, ни нашего энтузиазма. Имея численное превосходство перед неприятелем, эскадра была только остановлена препятствиями, которых превозмочь у ней достало бы храбрости, но преодоление их не представляло вознаграждения победителям. Кроме того, эскадра имела недостаток в провизии; предполагали, что Петропавловск сдастся при первых выстрелах, и не рассчитывали, что он мог противиться…» Все в приведенном объяснении, начиная от «арктической зимы» и «льдов» Петропавловска и кончая действительными целями нападения и последствиями его для русских, — самое беззастенчивое извращение правды. Справедливо лишь беглое замечание о неожиданном для англо-французов сопротивлении порта.

Точно так же и другие английские газеты скрывали или смягчали поражение союзников, значительно преувеличивали силы русских.

Недалеко от английской ушла и французская печать. Так, официальный журнал морского министерства, совер­шенно искажая действительную обстановку событий, писал о «грозном оборонительном положении Петропавловска», о «полном успехе первой атаки» (20 августа) и успешном исходе сражения 24 августа, выразившемся в том, что русские орудия были заклепаны… Говоря об общих результатах кампании, тот же журнал сообщал следующие небылицы:

«Сведения, собранные союзными начальниками, указывают, что в Петропавловске при гарнизоне, состоящем из 1200 человек, было 80 орудий. Таковы были силы, которые английский и французский флаги не преминули атаковать с силами, действительно несравненно меньшими. Результаты этого дела были самые убийственные для влияния русских на этих побережьях. Экспедиция эта стоила им двух кораблей, большого числа солдат убитых или раненых и многих пленных; она доказала им, что соединенные силы могут ударить в центр их отдаленнейших сооружений, она доказала также нашей торговле, что она может рассчитывать на сильную защиту везде, куда только могут простираться ее операции…»

Исключением явилась статья француза — участника петропавловских событий, впоследствии адмирала Эдмонда де Айи, правильно освещавшая военные действия под Петропавловском.

«Эта короткая кампания, — писал Айи, — богата поучениями. У нас с самого начала нерешительность парализовала все действия, и время терялось в бесполезных якорных стоянках. Когда уже все предвещало войну, вместо того, чтобы воспользоваться многочисленностью наших судов, разузнать о силах неприятеля, о местах их сосредоточения и о свойствах его владений на севере Тихого океана, мы ожидали, что все это узнается само собою. Перед лицом неприятеля, при самом начале дела, новые недоумения останавливают сражение в ту минуту, когда победа казалась верною; мы попали в безвыходное дефиле — роковой и общий конец всякой нерешительности. Русские должны были все потерять в предпринятых действиях, но вот что значит человеческая деятельность! Какое превосходное уменье воспользоваться временем! Прийти из Кронштадта на Камчатку, переплыв два океана, едва имея несколько дней для отдыха с изнуренным экипажем, половина которого в скорбуте(1), но что до этого? Не в море «Аврора» надеется нас отразить. И вот начались работы для защиты порта, в котором она укрылась, работы, совсем забытые в течение долгих лет мира».

Вспоминая о Завойко и Изыльметьеве, тот же автор писал:

«Ожидая союзную эскадру на самых далеких пределах Сибири, сопротивляясь ее атакам на том берегу, где никогда еще не гремела европейская пушка, эти два офицера, которых мы только что назвали, доказали, что русские экипажи умеют сражаться — и сражаться счастливо. Они имеют право ждать, что их имена будут сохранены в летописях их флота».

Характерно то единодушие, с которым вся мировая печать отдавала должное исключительному героизму и высокому военному искусству защитников Петропавловска. Даже английская и французская пресса вынуждена была с похвалой отзываться о боевых качествах русского флота и замечательном мужестве русских воинов.

Впечатление от камчатских событий в Англии и Франции было очень тяжелым. Общественное мнение союзников восприняло их как «неслыханное поражение». Военные круги были потрясены разгромом своих сил и расценивали это «как исключительное оскорбление своих флагов».

Слышались настойчивые требования отправить на Камчатку в следующем, 1855 году новую соединенную эскадру «отомстить за позорное поражение уничтожением Петропавловского порта и всего русского флота на Тихом океане». Английский журнал «Юнайтед сервис мэгэзин» писал весною 1855 года: «Но как намерены поступить с Петропавловском? Хотят ли спокойно примириться с позором прошлого поражения? Ибо, по нашему мнению, мы там действительно потерпели поражение. Теперь берега Камчатки свободны ото льдов, и хотя у нас значительный отряд судов в Тихом океане, однако же ничего не слышно о намерении загладить прошлогоднюю неудачу новой экспедицией. Борт одного только русского фрегата и несколько батарей оказались непобедимыми перед соединенною морскою силою Англии и Франции, и две величайшие державы земного шара были осилены и разбиты ничтожным русским местечком!»

В России известие о победе над англо-французским флотом при обороне Петропавловска распространилось уже после сообщения о неудаче русских войск под Альмой и почти одновременно с новой тяжелой вестью об отступлении под Инкерманом. Естественно, что известие это явилось, по выражению академика Тарле, «лучом солнца, вдруг прорвавшегося сквозь мрачные тучи».

Особенно большое воодушевление эта весть вызвала у населения Восточной Сибири. После получения сообщения о славной обороне Петропавловска там начались, массовые пожертвования на нужды обороны. Верхнеудинские крестьяне отказались от платы за перевозки вооружения и продовольствия. Население этого округа пожертвовало 2800 пудов хлеба, 300 голов скота и 2500 рублей деньгами. Кочевые эвенки Охотского округа пожертвовали около 400 оленей.

Комментарии к 7 главе

(1) Скорбут — цинга.

ПЕРЕНОС ПЕТРОПАВЛОВСКОГО ПОРТА

Предвидя новое нападение англо-французов в навигацию следующего, 1855 года, военное командование Петропавловска считало необходимым возможно сильнее укрепить порт и город. Завойко разработал подробный план подготовки к обороне, предусматривавший значительное увеличение военных сил и материальных средств защиты. План этот был заблаговременно послан Муравьеву.

Одновременно в самом Петропавловске были приняты все возможные в местных условиях меры для подготовки к новой обороне. Всю зиму 1854/55 года велись интенсивные работы по восстановлению и перестройке старых и сооружению новых батарей с учетом опыта обороны предыдущего года. Строились новые прочные погреба для пороха и снарядов, сооружались закрытые ходы на батареи, приготовлялись запасные станки и лафеты. По примеру прошлого лета к работам этим были привлечены весь гарнизон и все население города.

Между тем в Иркутске еще в ноябре 1854 года были получены сообщения, что союзники снаряжают для действий в Тихом океане новую эскадру в 18 вымпелов и что нападение на Петропавловск предполагается осуществить флотилией из 26 судов, для усиления которой специально послан из Европы 84-пушечный пароходо-фрегат «Монарх». Муравьев полностью разделял мнение камчатского командования о необходимости дальнейшей защиты Петропавловска и своевременного приведения порта в обороноспособное состояние. Он распорядился тогда же, в ноябре, об отправке в Петропавловск, с открытием навигации по Амуру, различного снаряжения, вооружения, материалов, воинских команд, словом, всего необходимого для усиления Петропавловского порта. Другие выходившие за пределы его компетенции вопросы обороны он представил на разрешение высших властей в Петербург.

Сообщения восточно-сибирской администрации и камчатского командования о блестящей победе, одержанной 20—24 августа, дошли в столицу в декабре 1854 года. По­ка известия эти прошли через всю Сибирь, во взглядах правящих кругов на значение Камчатки произошли крупные перемены.

Правительство сочло оборону Петропавловска в случае нового нападения англо-французского флота нецелесообразной. Тем самым была решена и участь Петропавловского порта. Восточно-сибирской администрации было приказано совершенно разоружить и эвакуировать порт.

Получив приказ правительства, Муравьев принял срочные меры к полной эвакуации Петропавловского пор­та, которая должна была состояться самой ранней весной, немедленно по открытии навигации, до предполагаемого прихода неприятельской эскадры в камчатские воды. Весь план восточно-сибирского командования был построен на том, что зимовавшему в Петропавловске немногочисленному русскому флоту удастся перехитрить неприятеля, уйти из порта до его прихода и благополучно добраться до Амурского лимана как самого надежного места укрытия.

В самый разгар подготовки к обороне, 3 марта 1855 года, в Петропавловск прибыл адъютант генерал-губернатора Муравьева есаул Мартынов. Он привез награды защитникам Петропавловска и распоряжение снять порт и все укрепления, вооружить зимовавшие суда и при первой возможности вывезти все казенные учреждения и имущество, гарнизон и гражданских служащих с семьями.

Весть об упразднении порта и оставлении Петропавловска быстро облетела весь городок и вызвала всеобщее уныние. Место назначения эскадры было известно одному лишь Завойко и держалось в строжайшем секрете. Из опасения, что секретные сведения могут дойти до противника, по Петропавловску распространялись самые разнообразные слухи о предстоящем плавании. По одним версиям, русская эскадра должна была отправиться в Батавию или Сан-Франциско, как в нейтральное место, и там переждать войну; по другим — порт было решено пе­ренести в устье реки Анадырь.

На долю петропавловцев снова выпало тяжелое испытание. Подготовка порта к эвакуации происходила в очень трудных условиях. Работы осложнялись из-за глубокого снегового покрова. Особенно трудна была погрузка на суда снятых с них в прошлом году орудий. Батареи были завалены целыми горами снега. Местонахождение каждого орудия можно было обнаружить лишь с помощью длинных железных прутьев. Затем орудия нужно было раскопать, достать из глубоких ям, погрузить на специально приготовленные нарты и спустить на покрытый льдом Ковш. Работы эти велись весною, когда лед уже стал непрочным. Доставка орудий на корабли требовала поэтому много усилий, да к тому же была опасна.

Нарты с пушками спускались на канатах на лед и не­медленно подхватывались самыми сильными матросами, тащившими их изо всех сил к судам. Под полозьями все время трещал лед, выступала вода. После того как погружены были пушки и прочее военное снаряжение, началась погрузка имущества учреждений, гарнизона и гражданских лиц. Грузы лишь одного порта составили свыше 80 тысяч пудов. Только одних пассажиров было 282 человека. Всего на судах оказалось около 800 человек. Наступила оттепель, и работать приходилось по колена в грязи и воде. Одновременно происходили ремонт и оснастка судов. Все эти большие работы были закончены менее чем за месяц.

Затем нужно было проложить проход для кораблей, находившихся во льдах Ковша, в незамерзающую большую губу. Круглые сутки, стоя в воде, множество людей ломало и пилило лед. Часто очищенное за день пространство ночью снова покрывалось льдом, и всю работу приходилось начинать заново.

К 1 апреля суда были готовы к выходу в плавание. К 3 апреля был закончен проход во льду от Ковша до Сигнального мыса, и 5 апреля камчатская флотилия в составе флагманского корвета «Оливуца», фрегата «Аврора», транспортных судов «Двина», «Иртыш», «Байкал» и бота № 1 вышла в открытое море.

Маленький, но еще недавно оживленный городок совершенно опустел: покинувшие город гарнизон и гражданские служащие составляли подавляющее большинство его населения. Оставшиеся жители были обеспечены всем необходимым на два года. После отъезда военных властей гражданское управление Камчаткой было возложено на исправника. Есаулу Мартынову, присланному Муравьевым, было поручено наблюдение за гражданской властью и командование оставленным в Петропавловске отрядом казаков и ополченцев. В случае появления противника все имевшееся в городе казенное и частное имущество, равно как и различные запасы снабжения, следовало вывезти из Петропавловска в соседние селения Авачу и Старый Острог. Там же были сосредоточены небольшие военные силы для действий против неприятеля на случай, если бы он продвинулся за пределы города. В Большерецке стоял транспорт «Кадьяк», готовый в любое время выйти в море для связи с Амуром. От Петропавловска до Большерецка протянулась цепь казачьих пикетов.

В своем последнем донесении из Петропавловска Завойко сообщал:

«Подведомственные мне штаб- и обер-офицеры и нижние чины, неутомимо трудившиеся всю зиму над постройкой укреплений и постановкой на них орудий, показали и в настоящем случае примерное усердие и самоотвержение. Только при такой ревности подчиненных моих к службе возможно было снять Петропавловский порт в течение месяца, и это дает мне повод надеяться, что и в предстоящем нам плавании все будут воодушевлены тем же усердием, и суда вовремя и беспрепятственно достигнут места своего назначения. Если же, сверх ожидания, мы встретим в море сильного неприятеля, то или отразим его или погибнем, не отдав врагу русских военных судов и славного русского флага».

Кампания 1855 года принесла, однако, лишь новый позор англо-французскому флоту.

АНГЛО-ФРАНЦУЗСКАЯ ЭСКАДРА В ПЕТРОПАВЛОВСКЕ

Камчатка приковала к себе внимание всего мира и в следующем после героической обороны году. Действия англо-французов подверглись на этот раз еще большим насмешкам со стороны печати всех стран.

В течение всей зимы 1854/55 года неприятельские суда стояли в различных американских портах и усиленно готовились к реваншу. Новые планы захвата Петропавловска и разгрома русского флота неприятельская печать мотивировала не только стремлением смыть позор прошлогоднего поражения, но и соображениями политического характера — необходимостью поддержать авторитет англо-французского флота в тихоокеанских колониях.

Заграничные газеты сообщали весною 1855 года следующие подробности о замыслах союзников. Английская эскадра должна была соединиться с французской и начать «строгую блокаду» Петропавловска. Нападение на порт предполагалось произвести лишь при полной уверенности в благоприятном исходе, для чего ожидались новые крупные силы. После разгрома Петропавловска неприятельские корабли должны были соединиться в Охотском море с английской эскадрой адмирала Стерлинга(1), отрезать русскому флоту доступ к берегам Сибири и пройти в Татарский «залив», препятствуя русским судам и войти в этот «залив» и выйти из него. По другим сообщениям, англо-французской флотилии предстояло отправиться в южно-охотские воды для «нападения на один важный пункт, занятый русскими при устье Амура». При этом указывалось на трудность подхода к этому пункту боль­ших пароходов и на присутствие там «трех русских военных кораблей с огромным числом пароходов».

Отплытие на Камчатку английских и французских судов было назначено ранней весной, местом сбора должен был служить район Авачинской губы.

Первыми прибыли к условленному месту встречи английские корабли «Энкаунтер» и «Барракута». Уже 2 апреля они были недалеко от Ворот, на 160° восточной долготы и 50° северной широты. Вскоре к ним присоединились находившиеся вблизи французские суда «Альцеста» и «Бриск».

Совершенно не подозревая о снятии порта и о готовившемся уходе русских судов и не рискуя приблизиться к Петропавловску, хотя бы для разведки, англо-французская эскадра более месяца крейсировала в этом месте в ожидании подхода подкреплений.

5 апреля, в день ухода камчатской флотилии из порта, противник находился в 10 милях от Шипунского мыса(2). Англо-французы, как и год назад, прозевали русские корабли, а русские моряки приняли их за китобоев, приходивших обычно раннею весною в эти воды. Спустившийся вскоре над морем сильный туман совершенно скрыл русскую эскадру, вышедшую из Авачинской губы.

Вслед затем прибыли из Гонолулу французский корвет «Евридика» и английский пароход «Монарх». 8 мая с Дальнего маяка сообщили в город о появлении союзной эскадры на траверзе входа в Авачинский залив. Но и теперь англо-французский флот в составе шести мощных судов не осмелился войти в памятную для него губу. С 8 по 18 мая неприятельская эскадра крейсировала перед Воротами. К этому времени к эскадре присоединились еще три английских корабля: флагманский фрегат «Президент», на борту которого находился адмирал Брюс, фрегат «Пайк» и пароход «Дидо». Однако это не помешало противнику прозевать еще два судна с русскими военными силами, неожиданное появление которых в этих водах было связано с гибелью «Дианы».

Дело в том, что присланный в эскадру Путятина на смену «Палладе» фрегат «Диана» погиб 6 января 1855 года во время сильного землетрясения в Миасима (у подошвы горы Фуджи). После этого возникла сложная задача — доставить в отечественные порты уцелевшую команду «Дианы», находившуюся в японском порту Хеда. Одна часть команды (9 офицеров и 150 матросов) была отправлена в конце марта на зафрахтованном американском судне в Петропавловск, так как до Путятина дошли слухи, что англо-французы готовят большие силы для вторичного нападения на порт. Возглавлявший эту партию командир «Дианы» капитан-лейтенант Лесовский проник в последних числах апреля в уже блокированный англо-французами Авачинский залив и, убедившись в том, что порт снят, ушел оттуда в залив Де-Кастри. Другая крупная часть команды «Дианы» (10 офицеров и 275 матросов), временно оставленная в японском порту Хеда, также должна была отправиться в Петропавловск или Де-Кастри на зафрахтованном иностранном судне(3). Последняя, третья часть (8 офицеров и юнкеров и 40 матросов), во главе с самим адмиралом Путятиным, ушла из Японии в Петропавловск в конце апреля на сооруженной русскими матросами небольшой шхуне «Хеда». Шхуна «Хеда» была, между прочим, построена по инициативе и под руководством лейтенанта Александра Федоровича Можайского, будущего создателя, первого в мире самолета. 10 мая шхуна прибыла в район Авачинской губы, и моряки увидели в тумане перед входом в залив четыре судна «по всем признакам неприятельские». Путятин все же провел шхуну в губу. Узнав об уходе русской флотилии, он также решил отправиться в залив Де-Кастри. Благодаря господствующим в это время года туманам шхуне удалось после двухдневного плавания на виду неприятельских судов разминуться с ними. Таким образом, оба корабля — и капитана Лесовского и адмирала Путятина— вошли и вышли из Авачинского залива уже после прихода туда англо-французов.

Между тем события в Петропавловске развивались следующим образом.

18 мая командующий английской тихоокеанской эскадрой адмирал Брюс отправился в Авачинскую губу на разведку. Разведка убедила его в том, что эскадре в самой губе не грозит никакой опасности. Тогда на другой день, 19 мая, вся неприятельская флотилия (три парусных фрегата, два корвета и четыре мощных парохода) вошла в Авачинскую губу. В последующие дни, уже в самом заливе, к эскадре присоединились еще пять кораблей противника.

В момент появления неприятеля на траверзе входа в Авачинский залив на Петропавловском рейде стояло русское китобойное судно «Аян», груженное мукой и другим продовольствием и частями разобранного парохода. На «Аяне» находились также семьи и имущество служащих порта. Капитан «Аяна» не рискнул на виду у неприятеля выйти в мере и распорядился разгрузить судно. Мука была вывезена вместе со всеми запасами продовольствия за пределы города; части парохода затоплены; команда и пассажиры свезены на берег; судовые припасы отданы на хранение проживавшему в Петропавловске американцу Чезу. Весь такелаж и паруса были зарыты в землю. На «Аяне» остались лишь голые мачты. В таком виде судно было отведено в Раковую губу(4) и поставлено там на якорь.

Оставшиеся в порту пушки, снаряды, якоря и всевозможное оборудование, до оконных рам и стекол включительно, были вывезены за город или зарыты в землю. Таким образом, еще задолго до появления в Авачинской губе неприятельской эскадры все казенное имущество до последнего куска железа было спрятано.

Гражданское население Петропавловска, узнав о приходе неприятеля, не пожелало оставаться в городе и ушло в соседние селения. Жители города увезли с собою все имущество и даже разобранные части домов: железные крыши, оконные рамы, плиты, вьюшки и пр.

Петропавловск принял вид совершенно заброшенного, пустынного города.

Вошедшая в губу эскадра, несмотря на произведенную ею разведку, держалась после полученного в прошлом году урока более чем осторожно. Первое время суда занимались только промерами глубин и осмотром Авачинской губы, не рискуя войти в Петропавловскую гавань.

В эти дни погиб смертью герои матрос 47-го флотского экипажа Семен Удалов. Он был взят в плен 19 августа 1854 года при первом нападении англо-французов в числе матросов, перевозивших на боте кирпич из Тарьинской губы в порт. Во время погони противника за ботом Удалов напомнил товарищам о воинском долге: «Помни — матрос не должен живой отдавать ружья своего неприятелю». Но ружей у матросов с собою не было, были только кирпичи. «Если кирпичами станем кидать в неприятеля, даром жизнь погубишь и ни одного не зашибешь до смерти; не замай, пусть нас заберут, а вы, смотри, не зевай, не могим ли мы какого случая найти на судне на погибель врагам». Боцман Усов со своей стороны предупреждал товарищей: «Смотри, не разговаривать; что будет неприятель выспрашивать, знай, отвечай на все вопросы: «Не могу знать», — а там, что бог даст».

Англо-французы действительно пытались всячески воздействовать на пленных. Сначала они уговаривали матро­ов перейти к ним на службу, суля им разные блага. После резкого отказа русских матросов их сковали по рукам и по ногам и посадили в трюм на хлеб и на воду. Затем, еще во время пребывания неприятеля в Авачинской губе, у пленных стали выпытывать о военных силах Петропавловска, расположении батарей и пр., но и на этот раз ничего не добились. Позднее матросы рассказывали, что слышали артиллерийскую пальбу, раздававшуюся во время боев за Петропавловск, и жалели, что «сидят закованные, когда товарищи проливают кровь». После разгрома и ухода англо-французов с Камчатки пленных увезли на остров Таити, где сооружалась крепость. Матросов пытались заставить работать, но они отказались и снова были закованы в кандалы.

На следующий год пленных привезли на одном из военных судов в Авачинскую губу и хотели принудить их участвовать в военных действиях против своих соотечественников. Удалов был поставлен к пушке, остальные должны были подносить ядра и картузы. Когда корабль подходил к порту и по боевой тревоге все начали становиться по местам, Удалов категорически отказался идти к орудию. Он стал у грот-мачты и крикнул товарищам: «Ребята! Грех на своих руки поднимать. Уж лучше смерть! Помните слова адмирала: «Победить или умереть». Скрестив руки на груди, выбранил неприятеля и вскричал: «Слышь вы — у русских руки не поднимаются на своих, я к пушке не иду!» Слова Удалова были переведены лейтенанту. Тот пригрозил немедленно повесить матроса за ослушание и приказал готовить гордень. Удалов снова закричал: «Врешь, ты меня не повесишь, и я к пушке не пойду!» Затем он быстро по снастям взобрался на мачту, перепрыгнул на ванты и, крикнув товарищам: «Прощайте, ребята, да помните слова: на своих рук не накладывайте, сраму не наживайте! А я смерть принимаю…», — бросился в воду.

В один из последующих дней неприятель обнаружил в Раковой губе китобойное судно «Аян» и, торжествуя, привел его к Сигнальному мысу. Затем один из кораблей вошел для разведки в Петропавловскую губу. Командир его сообщил по возвращении, что им не обнаружено ни одного судна, ни одного орудия, ничего, кроме пустых амбразур батарей да полуразобранных домов. Командование эскадры пришло в полное недоумение, и на другой день в Петропавловск прибыл сам адмирал Брюс. В своем донесении английскому адмиралтейству Брюс подробно описал посещение Петропавловска. «Я нашел его совершенно покинутым, — сообщал он, — там не осталось ни одного человека, ни одного судна, ни одной пушки; виднелись только пустые амбразуры батарей и оставленные дома». Далее приводились сведения о громадных работах.

Выполненных за зиму русскими англичане нашли девять батарей (на 54 пушки), построенных с большим искусством и сильно укрепленных. Единственными жителями городка оказались три американца. От них Брюс узнал, что весь русский флот ушел более полутора месяцев тому назад «вместе со льдами», взяв с собою гарнизон, служащих, орудия, снаряды, все имущество. Однако Брюс никак не мог разузнать места назначения русской эскадры.

Неприятель был изумлен и подавлен отсутствием русского флота.

Англичане до этого полагали, что льды помешают русским судам уйти так рано, задержат их в гавани до прихода англо-французского флота и поэтому считали вполне достаточным стеречь выход из Авачинской губы. Полная неизвестность относительно того, куда девалась русская эскадра и где надо искать ее, окончательно сбила с толку англо-французов. Естественно, что эта новая неудача союзников, вызванная загадочным исчезновением русских кораблей, послужила опять поводом для злых насмешек над англо-французами в иностранной печати. Не­допустимая медлительность и нерешительность в действиях против русских подвергались суровому осуждению даже во французской печати и в английском парламенте.

Тем не менее союзники, как и в прошлом году, не торопились с поисками русской эскадры и продолжали оставаться в Авачинской губе еще более двух недель. В бессильном стремлении выместить на ком-либо свою злобу противник стал громить город. Все площадки для батарей были совершенно уничтожены, сожжены пороховые погреба и несколько зданий — аптека, магазин Российско-американской компании и жилой дом. Перед самым уходом эскадры был сожжен «Аян».

В начале июня неприятельские корабли начали посте­пенно оставлять Авачинскую губу и группироваться в открытых водах перед Воротами. 8 июня на Авачинской рейде осталось только одно судно — английский корвет «Тринкомалай». На нем был поднят парламентерский флаг и через одного ив американцев предложен обмен военнопленными. В результате переговоров «с временным губернатором места, переведенного отсюда внутрь страны, капитаном Мартинковым» (Мартыновым. — М. С), как говорилось в донесении адмирала Брюса, был произведен обмен пленными, захваченными в 1854 году.

15 июня союзная англо-французская эскадра окончательно покинула камчатские воды. Большинство кораблей отправилось в Ситху. У Брюса возникло совершенно нелепое предположение, что именно туда ушла из Петропавловска русская эскадра для соединения с прибывшим в Русскую Америку из Архангельска кораблем «Ингерманланд». Часть судов («Пик», «Барракута», «Амфитрит») Брюс отправил в южные воды Охотского моря для усиления английской эскадры адмирала Стерлинга. Выждав до 3 августа и не получив за это время никаких сведений о присутствии врага, Мартынов отправил в этот день в Петровское зимовье транспорт «Кадьяк» с донесением о происшедших событиях.

На этом закончились военные действия в районе Камчатки в 1854—1855 годах.

Комментарии к 9 главе

(1) Эскадра адмирала Стерлинга была послана в Тихий океан в связи с ратификацией договора Англии с Японией.

(2) Мыс Шипунский расположен в 49 милях к северо-востоку от входа в Авачинскую губу.

(3) Вся эта партия, выбравшаяся из Хеда на бременском бриге «Грета», была захвачена в плен.

(4) Раковая губа — внутренняя бухта Авачинского залива, лежащая к юго-востоку от Петропавловской гавани.

ПЕРЕХОД КАМЧАТСКОЙ ЭСКАДРЫ НА АМУР

Камчатская флотилия спешила к устью Амура, преодолевая громадные трудности раннего плавания в тихоокеанских и особенно в охотских водах. Трудности эти усугублялись очень тяжелым физическим состоянием команды судов, измученной напряженными работами по подготовке Петропавловска к обороне, последующими военными действиями и затем работой по эвакуации порта. Через три недели после ухода из Авачинской губы эскадра обогнула с юга Сахалин и 26 апреля остановилась в Императорской гавани Татарского пролива.

Во время этого плавания командир корвета «Оливуца» Назимов опросил команды нескольких встретившихся корвету американских китобоев и узнал, что неприятельская эскадра в составе семи парусных судов и одного парохода стояла в феврале в Гонолулу(1). Эскадра собиралась отправиться в Сан-Франциско, чтобы пополнить там команды и запасы снабжения, и оттуда немедленно идти в Петропавловск, а затем, разгромив его, направиться в Охотское море и Татарский «залив».

Русское командование полагало, что, найдя порт очи­щенным и узнав от экипажей встреченных судов, что русские корабли пошли на юг, неприятель направится к Татарскому проливу и скоро прибудет туда. Решено было поэтому не задерживаться долго в Императорской гавани, а попытаться достигнуть при первой возможности покрытого еще льдом Амурского лимана, где должна была сосредоточиться вся русская тихоокеанская эскадра.

К 1 мая камчатские суда собрались по пути к Амуру в заливе Де-Кастри. В Константиновской бухте Императорской гавани был оставлен только непригодный к плаванию фрегат «Паллада». Осенью 1854 года фрегат не удалось провести через бары (мели) лимана Амура и его увели в Константиновскую бухту Императорской гавани, где он и провел зиму 1854/55 года. По распоряжению Путятина корабль этот был разоружен и разоснащен, а оставленной при нем небольшой команде было приказано взорвать его в случае прихода неприятеля.

Англичане, узнав об эвакуации Петропавловска и ухо­де русских судов, поручили дальнейшие действия против русских двум своим эскадрам: состоявшей из 14 судов (пароходов, фрегатов, корветов и бригов) эскадре адмирала Стерлинга и тихоокеанской эскадре, куда входило такое же количество кораблей, не считая прибывшего в 1855 году из Европы пароходо-фрегата «Монарх».

В то время как русская эскадра проходила по южно-охотским водам и Татарскому проливу, неприятель метался из стороны в сторону в лихорадочных поисках неожиданно исчезнувшей камчатской флотилии.

По прибытии в залив Де-Кастри русские корабли приготовились к возможному нападению противника. Все вывезенные из Петропавловска гражданские учреждения, казначейство, почта, имущество, семьи гарнизона и служащих, больные, кантонисты и пр. были немедленно отправлены на пост Мариинский. На всех выступавших в залив Де-Кастри мысах были выставлены сигнальные посты, начались артиллерийские и абордажные учения. Эскадра получила диспозицию и каждую минуту была готова вступить в бой. Встретить неприятеля в случае его появления должны были корвет «Оливуца» (20 пушек), фрегат «Аврора» (44 пушки) и транспорт «Двина». Кораблям этим отведены были места около отмелей, чтобы враг не мог обойти их. «Двина» — совершенно небоевое судно, вооруженное 10 почти негодными пушками, — была поставлена на линию только по настойчивому требованию ее командира. Транспорты «Байкал» и «Иртыш», стоявшие всех ближе к берегу, должны были принять бой, если бы противник вздумал сделать нападение с гребных судов. В случае атаки других неприятельских судов, с которыми транспорты не в силах были бы справиться, приказано было зажечь транспорты, а команды с оружием свести на берег и поставить под ружье вне пушечных выстрелов.

8 мая на рассвете передовой пост, находившийся на мысе Клостеркамп(2), подал сигнал: «В море вижу неизвестную эскадру из трех судов». Как выяснилось впоследствии, это были английские корабли: фрегат «Сибилла» (40 пушек), бриг «Биттерн» (12 пушек) и винтовой пароход «Горнет» (17 пушек). Суда эти входили в состав эскадры адмирала Джемса Стерлинга. В апреле, под начальством командора Эллиота, они были отправлены из Гонконга на поиски русского флота и для осмотра Татарского «залива», где предполагалось наличие русских укреплений.

Немедленно после получения сигнала была объявлена тревога, и на мачтах судов взвились флаги. Неприятельские фрегат и бриг остались в открытом море, а пароход осторожно пробрался в залив и занялся промерами той его части, которая была прикрыта от выстрелов островком Обсервация. В седьмом часу вечера пароход вышел из-за северной оконечности острова, поднял английский флаг, подошел на расстояние 10 кабельтов к корвету «Оливуца» и открыл по нему огонь. Три ядра пронеслись мимо русского корабля, «Оливуца» ответила двумя выстрелами. Одно из русских ядер попало, видимо, в корабль против­ника. Тогда английский корвет дал задний ход и скрылся за островом. Затем он снова показался, пустил оттуда в корвет «Оливуца» ядро и, лишь только тот ответил, повернул назад, быстро вышел из залива и присоединился к остальным английским кораблям. «Оливуца» не получила никаких повреждений. В девятом часу вечера все неприятельские корабли скрылись за мысом.

В тот же вечер с одного из передовых постов, а затем и с фрегата «Аврора» было замечено за мысом Клостеркамп, кроме трех прежних, еще три новых неизвестных судна. Но это не поколебало решимости русских моряков драться до последней капли крови. Русское командование решило, что нападение отложено до рассвета, и всю ночь готовилось к бою. Ограниченное время и условия местности не позволили установить батареи, поэтому были усилены только имевшиеся уже средства обороны. Корму фрегата «Аврора» вооружили дополнительно тремя 36-фунтовыми пушками, на корвет «Оливуца» установили еще две бомбические 2-пудовые пушки.

На следующий день, 9 мая, нападение, вопреки ожиданиям, не состоялось. Три неприятельских судна простояли весь день, ничего не предпринимая, в открытом море, 10 мая они были еще видны за мысом Клостеркамп, а за­тем совершенно исчезли из вида, уйдя, видимо, к югу.

Русское командование было убеждено, тем не менее, что вскоре последует нападение. Судя по полученным из нейтральных источников сведениям, нельзя было усомниться в том, что при малейшей возможности нападение это произойдет.

8—10 мая в заливе Де-Кастри все преимущества были явно на стороне англичан. Эскадра их была сильнее двух русских военных судов и имела в своем составе прекрасный винтовой корвет, которому русские ничего не могли противопоставить. И все же противник уклонился от боя. Впоследствии часть английской печати, в оправдание непонятной нерешительности командования английской эскадры, объясняла, что у русских в Де-Кастри было пять военных кораблей и один пароход, между тем как в действительности русские располагали всего двумя парусными военными судами и тремя транспортами. Этого, конечно, не мог не видеть командор Эллиот во время своей разведки 8 мая. Странное поведение англичан, настойчиво разыскивавших русские суда и уклонившихся от боя при первой же встрече, повергло русское командование в полное недоумение. Наиболее вероятным было предположение, что появившиеся английские суда представляют собою посланный в разведку авангард, за которым следуют главные силы противника.

Придерживаясь ранее намеченного плана — сосредоточить все русские суда в устье Амура, — командование отправило 11 мая к мысу Лазарева(3) мичмана Овсянкина на боте № 1 для выяснения состояния льда в лимане. На состоявшемся 13 мая на флагманском корабле «Оливуца» военном совете с участием Невельского, Завойко, Изыльметьева и Назимова было решено в зависимости от сообщения Овсянкина либо немедленно двинуться в лиман, либо сопротивляться до последней возможности на месте.

14 мая бот № 1 вернулся, и мичман сообщил, что мыс Лазарева очистился накануне ото льда и суда могут беспрепятственно пройти к нему и стать там. На обратном пути Овсяикин заметил в тумане за мысом Клостеркамп неприятельский пароход, а на мысе Д’Аса(4) — пикет противника. По возвращении Овсянкина был снова созван военный совет с участием командиров всех судов, на котором было решено идти немедленно к мысу Лазарева и ожидать там под прикрытием батарей возможности войти в устье Амура. На вопрос, как поступить в случае нападения неприятеля на эскадру, участники совета, начиная от младшего, один за другим, единодушно решили действовать согласно Морскому уставу: «Драться до последней крайности, а при неудаче суда взорвать». Уцелевшие моряки должны были приложить все усилия, чтобы достигнуть Амура. Эскадре был дан приказ быть готовой сняться с якоря.

В ночь на 16 мая русская эскадра отправилась из Де-Кастри к северу. Вахтенные круглые сутки не выпускали из рук подзорных труб, разыскивая неприятеля, но за все время плавания вражеские корабли ни разу не показались.

Плавание русских судов к мысу Лазарева продолжа­лось с 19 по 23 мая. 16 мая к мысу Лазарева прибыла на зафрахтованном иностранном судне часть команды «Дианы» с капитан-лейтенантом Лесовским, а 5 июня — шхуна «Хеда» с адмиралом Путятиным и другою частью этой же команды. По пути из Петропавловска в Де-Кастри «Хеда» встретилась по выходе из пролива Лаперуза с тремя неприятельскими судами, одно из которых пыталось догнать шхуну. Путятину вторично удалось уйти от неприятеля, обладавшего превосходящими силами.

В одном из своих писем Можайский ярко описал на­пряженную обстановку тех дней, когда можно было ежеминутно ожидать нападения неприятельских кораблей. Он писал: «На выдававшемся берегу мыса, по распоряжению адмирала (Путятина. — М. С.) и благодаря необыкновенной энергии и деятельности капитан-лейтенанта Лесовского, в течение нескольких дней была воздвигнута командой фрегата «Диана» батарея и вооружена пушками, доставленными из Николаевска». Умалчивая о себе, Можайский сообщал в том же письме: «Я могу судить о той энергии, неутомимой деятельности и трудах адмирала, командиров судов я команд, офицеров и матросов, с которыми была выполнена эта трудная задача на водах мало исследованного и бурного Татарского пролива, в военное время, при постоянной возможности нападения со стороны неприятеля, блокировавшего тогда залив Де-Кастри».

После сосредоточения всех русских судов у мыса Лазарева там была сооружена мощная батарея из 8 пушек 24-фунтового калибра, устроены наблюдательные посты на всех мысах — от мыса Муравьева(5) на юге до Петровского зимовья на севере. Вслед затем военные суда стали по назначенной диспозиции.

30 мая в устье Амура прибыл генерал-губернатор Муравьев, который в качестве главнокомандующего военно-морскими силами Восточного океана назначил контр-адмирала Завойко командующим морскими силами в устье Амура, а контр-адмирала Невельского—начальником главного штаба при главнокомандующем. Так как с гибелью «Дианы» оставшимся военным кораблям («Авроре» и «Оливуце») было бы трудно держаться у мыса Лазарева против сильного неприятеля, то было решено ввести все суда в Амур под прикрытие батарей Николаевского поста. Теперь здесь сосредоточились все русские силы на Тихом океане. В связи с этим немедленно были предприняты работы по усилению обороны Николаевска. Значительно были укреплены возведенные ранее форты (на мысах Чныррах, Мео(7) и Куегда), увеличена Амурская флотилия и усилена пехота двумя ротами 14-го Сибирского линейного батальона. К середине июля был закончен ввод всех судов в Амур, снята батарея с мыса Лазарева и все оборудование доставлено в Николаевск.

Так благополучно завершились эвакуация Петропавловского порта и переход русской эскадры почти на виду у неприятеля. Ни одно судно этой эскадры не было потеряно в тяжелое время военных действий 1854 и 1855 годов.

Между тем командиры английских кораблей, находившихся в Татарском проливе и Охотском море, продолжали недоумевать, куда исчезла камчатская флотилия. В поисках ее неприятельские корабли стали все чаще показываться около северной части лимана и были не раз замечены сигнальными постами на побережье.

31 мая с одного из таких постов сообщили в Николаевск, что с севера появилось шесть трехмачтовых судов «военного вида». Суда эти не рискнули, однако, войти в самый лиман и вскоре удалились. В конце июня вышедший из Аяна коммерческий корабль Российско-американской компании «Охотск» был застигнут у входа в лиман английским судном. «Охотск» успел войти на северный рейд лимана и перешел уже бар северного фарватера, но остался здесь стоять из-за наступившего внезапно штиля. Неприятель не решился проникнуть в лиман и выслал в погоню свои гребные суда. Капитан «Охотска», не имея средств для защиты, подготовил корабль к взрыву, а сам с командою сел на шлюпки. Корабль был взорван, и неприятель успел захватить лишь одну из нескольких шлюпок «Охотска», остальные вместе с командиром достигли берега. Это происшествие укрепило предположение англичан, что вход в Амурский лиман возможен только с севера, из Охотского моря.

Распорядившись о размещении солдат по отдельным постам, о сооружении новых укреплений и пр., Муравьев обратился к войскам с приказом, заканчивавшимся следующими словами: «Русские войска нигде от неприятеля не отступают, в плен не сдаются, а побеждают на своих местах или умирают. Герои Петропавловского порта покажут нам пример самоотвержения, русской силы и безусловного повиновения…»

Комментарии к 10 главе

(1) Гонолулу — порт на острове Оаху в районе Гавайских островов.

(2) Мыс Клостеркамп расположен на западном побережье Татарского пролива и ограничивает залив Де-Кастри с юга. Иногда этот мыс называли мысом Сеславина.

(3) Мыс Лазарева — мыс в южной части входа в Амурский лиман, в наиболее узкой части Татарского пролива.

(4) Мыс Д’Аса (Асса) расположен на северном побережье залива Де-Кастри.

(5) Мыс Муравьева расположен на западном берегу Татарского пролива, недалеко от Амурского лимана, на 52°9’5″ северной широты.

(6) Чныррах — мыс на левом берегу Амура, в 12 верстах ниже Николаевска. Помимо укреплений, там находились в свое время казармы, госпиталь, магазины и пр.

(7) Мео — мыс на правом берегу Амура, ниже Николаевска.

ДЕЙСТВИЯ АНГЛО-ФРАНЦУЗОВ В ТАТАРСКОМ ПРОЛИВЕ И ЮЖНО-ОХОТСКИХ ВОДАХ

Как выяснилось впоследствии, англичане побоялись вступить в бой 8—10 мая в заливе Де-Кастри, имея только три судна (против двух русских), и отошли к югу от мыса Клостеркамп настолько, чтобы их не было видно с берега. Командир флотилии Эллиот отправил отсюда бриг «Биттерн» в Хакодате к адмиралу Стерлингу за указаниями и помощью, а сам с оставшимися у него фрегатом и корветом стал крейсировать южнее Клостеркампа. О возможности прохода из Татарского пролива на север в лиман Амура и в Охотское море Эллиот ничего не знал и впоследствии оправдывался именно этим.

Эллиот сообщал адмиралу, что 8 мая, во время крейсирования в Татарском «заливе», он внезапно наскочил на русскую эскадру из шести (?!) судов, которая стояла в весьма сильной позиции в глубине одного из заливов. Далее Эллиот объяснял, что, считая атаку в таких условиях неблагоразумной, он в течение нескольких дней маневрировал, чтобы выманить русских из их убежища и принудить принять бой. Не добившись этого, он решил держать залив в блокаде в ожидании подкрепления. Из предыдущего ясна лживость всего этого сообщения (о превосходящих русских силах, о неприступной позиции, о замаскированных береговых батареях), вызванная стремлением оправдать свою нерешительность.

Пока происходили сношения Эллиота со Стерлингом и неприятель сосредоточивал свои силы, русская эскадра ушла из Де-Кастри к мысу Лазарева.

Отправив бриг к Стерлингу, Эллиот держался несколько дней южнее Клостеркампа, а 16 мая вернулся к заливу Де-Кастри. Англичане не допускали и мысли о том, что не найдут там русской эскадры. Отсутствие русских судов поразило неприятеля и было для него совершенно непонятно. Противник отправил тогда несколько шлюпок с десантом, были тщательно осмотрены побережье и жилые дома. Однако никаких людей обнаружить не удалось. В качестве «трофеев» англичанам достался лишь мешок ржаной муки да частное имущество камчатского аптекаря, который не успел отправить его в Мариинск. В тот же день десант вернулся на свои суда, которые 18 мая ушли в море и продолжали держаться к югу от залива Де-Кастри.

26 мая в проливе Лаперуза суда Эллиота соединились с мощной эскадрой Стерлинга, направлявшегося в Татарский пролив с пятью судами (50-пушечным фрегатом «Винчестер», 26-пушечным корветом «Спартак», бригом «Биттерн» и кораблями «Стикс» и «Тартар»). Узнав, что за время отхода Эллиота к югу (11 — 15 мая) русские суда оставили Де-Кастри, Стерлинг все же повел эскадру туда. Подходя к заливу, суда выстроились в боевую линию и выслали вперед разведку. Вслед за тем начались лихорадочные поиски русской эскадры. К югу она, по утверждению Эллиота, не проходила, а к северу, по все­общему убеждению, подтвержденному и встреченными китобойными судами, прохода в Охотское море не было. Ничего не зная об открытиях Невельского, англичане по-прежнему считали Сахалин полуостровом. Исходя из этого, неприятель решил, что русские корабли прошли Лаперузовым проливом и попали в один из охотских портов, или же пытаются проникнуть с севера в Амур. Стерлинг разослал английские и французские суда в разных направлениях. В первую очередь они были направлены на юг и обшарили все уголки Татарского пролива, в том числе и некоторые бухты западного Сахалина. Неприятельские суда побывали всюду, кроме тех северных мест, куда им следовало пойти прежде всего. Три английских и два французских корабля были посланы для поисков в пролив Лаперуза, а оттуда в Аян и Охотск, но и они не обнаружили русской эскадры.

Озадаченные союзники снова остались ни с чем. Английская, французская и американская печать недоумевала, куда могла деваться русская эскадра, и выступала с самыми нелепыми догадками. Так, одна из французских газет писала: «Мы теряемся в предположениях, что сталось с русскими и их судами? Если бар не позволил союзным военным судам войти в реку, то как же могли русские провести свои? Вероятно, что они скрылись в какой-либо бухте Татарского залива. Русских не разгадаешь! Не сожгли ли они свои суда и не удалились ли в какую-нибудь крепость в верховьях Амура или в самую Сибирь?» Розыски русского флота происходили до поздней осени. Эллиот с английскими судами орудовал главным образом в водах Татарского пролива, а сам Стерлинг с группой английских и французских кораблей — вдоль берегов Кореи.

Особенно привлекал англичан залив Де-Кастри. 16 июня там снова побывал английский корвет, сделал промеры глубин и ушел на север. 30 сентября в заливе появилась эскадра во главе с Эллиотом, произошла перестрелка между двумя русскими горными единорогами(1) и английскими кораблями. 3 октября перед выходом на рейд показались три судна без флагов — два паровых корвета и парусный фрегат. Впоследствии оказалось, что это были корабли эскадры Стерлинга («Сибилла», «Горнет» и «Энкаунтер») под командой Эллиота. На берегу пробили тревогу, и рота в 120 человек разместилась на опушке леса. Корабли подняли английский флаг и направили к Александровскому посту десант в 400 человек на семи вооруженных судах. Русские обстреляли суда, и те в беспорядке отступили. Тогда фрегат и корвет начали яростно обстреливать все побережье бомбическими ядрами и гранатами. Но русский отряд находился вне зоны обстрела и жертв не имел.

На следующий день обстрел продолжался, причем судовые орудия были направлены прямо на казармы, куда ядра, однако, не достигали. Затем было предпринято несколько попыток высадить десант под прикрытием артиллерии корвета. Но и тут вооруженные баркасы с десантом не выдержали штуцерного огня русских и повернули обратно.

В следующие дни — 5, 6 и 8 октября — происходил сильный обстрел казарм, госпиталя, жилых домов и повторялись неудачные попытки гребных судов приблизиться с десантом к берегу. За истекшие со времени появления неприятеля дни оборона была усилена прибывшим из Мариинска артиллерийским горным дивизионом; всюду были расставлены наблюдательные посты, а в различных местах побережья рассредоточены небольшие отряды. 10 октября баркасы и вельботы неприятеля все время обстреливали берег, однако к нему не приближались. Лишь в одном случае противник успел высадить трех человек, которые сожгли жилище гиляков(2) в бухте Сомон(3). На следующий день он предпринял ожесточенный обстрел русской горной батареи, но совершенно безуспешно, так как позиция ее находилась в густом лесу.

16 октября неприятельская эскадра окончательно покинула Де-Кастри. Потери русских за все время (с 3 по 16 октября) составили двое убитых и трое тяжело раненых. Противник, узнавший от американских китобойных судов численность русских сил (120 человек в первые дни) и уверенный в своем успехе, ничего все же не добился.

Все действия неприятеля в навигацию 1855 года отличались тем же отсутствием бдительности и оперативности, которое было так характерно для англо-французского флота в кампанию 1854—1855 гг. на Тихом океане. Именно в то время, когда одни суда союзников бесплодно обстреливали прибрежный лес в заливе Де-Кастри, а другие крейсировали у Курильской гряды, американский купеческий бриг «Пальмето»(4) выгрузил в Николаевске продовольствие, принял на борт генерал-губернатора Восточной Сибири со штабом и доставил их благополучно в Аян.

Переходя к рассказу о действиях неприятеля в охотских водах, нужно заметить, что они очень напоминают позорные «операции» английского флота в эту же кампанию на европейском севере и в Балтийском море: бомбардировку Соловецкого монастыря; уничтожение беззащитного городка Колы; разорение поморских промысловых становищ; разрушение и ограбление частных домов на острове Даго; разгром крестьянских жилищ и уничтожение лютеранской церкви на острове Сешаре;

Дважды подвергся налетам противника порт Аян. Командир его капитан-лейтенант Кашеваров заблаговременно, еще до открытия навигации, поставил на всех возвышенных местах побережья пикеты для наблюдения за всеми идущими в порт судами. Прибывшие ранней весной в Аян американские китобойные шхуны сообщили о появлении в Охотском море англо-французской эскадры.

27 июня, вслед за сигналом, переданным с пикетов, в залив вошли три английских судна: два парусных фрегата и пароходо-фрегат, под общим командованием капитана Фредерика. Все гражданское население порта и находившаяся там незначительная воинская часть (команда Российско-американской компании в 45 человек) согласно данной генерал-губернатором на этот случай инструкции покинули городок и отправились за гору на реку Аянка. В следующую ночь туда же было вывезено имущество порта. Английские корабли пробыли в Аяне до 5 июля. Они производили астрономические наблюдения и промеры глубин залива и высаживали ежедневно в разных местах побережья десанты, не менее ста человек в каждой партии. Высаженные части вели заготовку топлива и воды, рекогносцировку и съемку местности. На всех зданиях и в церкви были сломаны замки, захвачены различные материалы и товары, а равно и мелкие плавучие средства, принадлежавшие Российско-американской компании. Англичане уничтожили также обнаруженные ими части строившегося парохода.

21 июля в Аяне снова появились два английских фрегата, а в последующие дни подошло еще несколько английских и французских судов. Пробыли они там в общей сложности до 3 августа. Население и команда Российско-американской компании, как и в предыдущем случае, покинули город. Неприятель высадил десант в количестве 400 человек, который уничтожил несколько шлюпок и баркасов, захватил кузнечные принадлежности, железо, доски, якори и неводы и настойчиво искал зарытое, по его предположениям, в земле оружие. Французские моряки, оставшиеся в Аяне после ухода оттуда англичан, рассказывали, что те искали не оружие, а спрятанный будто бы в земле миллион русских денег. Французы добавили, что «взять пушки с батареи вооруженною рукою они считают делом понятным, а рыться в земле — унизительным».

Все успехи союзников в эту кампанию на Дальнем Востоке ограничились тем, что они сожгли китобойное судно «Аян» и рыбный сарай в Петропавловске, казенный транспорт «Анадырь» возле Авачинской губы, захватили беззащитный коммерческий корабль «Ситха» и бременский бриг «Грета», плашкоут в Петропавловске и шлюпку судна «Охотск», принадлежавшего Российско-американской компании. Ни одного из русских военных судов, даже ни одного военного транспорта или шлюпа, противнику захватить не удалось. Зато английский фрегат «Пик» и французский фрегат «Сибилла» «завладели» незащищенным островом Уруп из Курильской гряды. Они разорили и ограбили мирное селение Российско-американской компании на этом острове, забрали в складах компании около 300 шкур ценной пушнины и запас продовольствия, предназначавшийся для промышленников, назначили одного из айнов(5) губернатором острова, вручив ему диплом на это звание от имени французского императора и английского короля, и водрузили на острове флаги обеих держав.

В 1856 году, уже после заключения перемирия, английские суда вошли в Императорскую гавань и, не найдя затопленного там по приказу Завойко в феврале того же года фрегата «Паллада», сожгли здания Константиновского поста, а самую гавань назвали заливом Барракута.

Остальные «трофеи» неприятеля заключались главным образом в частном имуществе населения.

Нравы, царившие в английском флоте, вообще не отличались особой щепетильностью. Печальную славу стяжал себе в этом отношении не раз упомянутый английский адмирал Стерлинг. Взбешенный уходом русской эскадры из Де-Кастри, он решил добиться сведений о месте ее пребывания у русских военных моряков, захваченных в плен на «Грете». Сначала он заявил о своей готовности отпустить пленных и доставить их на «Аврору». При этом приближенные адмирала не скрывали его замысла: подойти под парламентерским флагом к русскому фрегату и захватить его. После категорического отказа русских моряков последовало новое предложение освободить их, но только после прибытия в порт на устье Амура. Русские снова с негодованием ответили, что считают такое предложение оскорбительным и отказываются от дальнейших, недостойных русского моряка предложений. Они утверждали, что были захвачены в плен безоружными, после аварии зафрахтованного коммерческого судна, и имеют поэтому право на освобождение. И хотя каждый из них стремится в свое отечество, но ни один русский моряк не купит свободы ценою предательства. Никто не укажет неприятелю местонахождения своих судов и не даст ему возможности разведать под парламентерским флагом неизвестную местность и узнать фарватер к русским укреплениям.

События 1855 года еще раз поставили Камчатку в центре внимания мировой печати. Французская и английская пресса, газеты и журналы США, Мексики, Чили, Перу и других стран более года подряд помещали сообщения и большие статьи о событиях на Тихом океане. Иностранная печать сурово осуждала действия английского флота и жестоко издевалась над его «расторопностью», «бдительностью» и «трофеями». Английская эскадра, которая всегда и всюду опаздывала и, встречаясь борт о борт с русскими кораблями, не замечала их, сравнивалась с опереточными карабинерами(6), постоянно запаздывающими к событиям. Газеты вспоминали, как союзные суда вышли из Каллао только через 10 дней после получения сообщения об объявлении войны, то есть спустя целый месяц после ухода фрегата «Аврора». В залив Де-Кастри англичане прибыли с опозданием на 14 часов. У мыса Шипунского они прокараулили русскую флотилию, которая спокойно прошла мимо них. Десятки раз отдельные русские военные суда проходили под самым носом у потерявшего всякую бдительность противника.

Англичане, считавшие себя первыми моряками в мире, были посрамлены окончательно. Естественно, что общественное мнение Англии, не успокоившееся еще после поражения в 1854 году, было до крайности возбуждено известиями о двукратном (из Петропавловска и Де-Кастри) уходе русской эскадры. Английская печать сообщала, что «негодование моряков достигло высшей степени», что беспомощностью и поражением английского флота «британский флаг был позорно унижен и обесчещен». Особенное возмущение вызвало поведение английской эскадры в Татарском проливе. Газеты описывали, как английские суда метались во все стороны, искали русских в Камчатке, Ситхе, Охотском море, у берегов Кореи, даже в Ба­тавии, затем нашли, наконец, русский флот и тотчас потеряли его следы: английские корабли отправились караулить русскую эскадру на север, в то время как они благополучно вошла в Амур с юга.

Неудачи 1855 года послужили также предметом оживленных прений в английском и французском парламентах. При обсуждении их в английском парламенте в 1856 году наиболее резким нападкам подверглось поведение адмирала Стерлинга и командора Эллиота, «не удостоверившегося в действительных силах русской эскадры и не сумевшего отличить корвет от транспорта».

Англо-французский флот потерпел в Крымскую войну полное поражение в тихоокеанских водах, несмотря на то, что он располагал на Тихом океане громадными по тому времени силами. Только в Охотском море находилось в 1855 году 22 французских и 34 английских военных судна. Английская эскадра адмирала Стерлинга насчитывала 14 и тихоокеанская—15 кораблей. Русскую камчатскую флотилию, состоявшую из 1 фрегата, 1 корвета, 3 транспортов и бота, подстерегали 23 неприятельских судна с 716 орудиями и экипажем в 7290 человек. Из Европы все время прибывали подкрепления. Английское адмиралтейство и французское командование посылали одно приказание категоричнее другого: уничтожить русские суда и укрепления. Ни одна из задач, поставленных перед союзными эскадрами, не была разрешена. Русский военный флот на Тихом океане не был уничтожен. Нападение на Петропавловск завершилось поражением англо-французского флота. В заливе Де-Кастри и Аяне союзники также не добились никакого успеха. Розыски северного и южного прохода к устью Амура остались безрезультатными(7).

В противоположность этому положение России на Тихом океане значительно укрепилось. Воссоединен был фактически Приамурский край и открылось плавание по Амуру. Заметно увеличилось русское население, выросли и окрепли населенные пункты во главе с крупнейшим центром Приморья — Николаевском, возросла обороноспособность края.

Комментарии к 11 главе

(1) Единорог — старинное русское артиллерийское орудие, нечто среднее между пушкой и гаубицей.

(2) Гиляки (нивхи) — одна из коренных народностей Дальнего Востока, живущая в низовьях и на лимане Амура и на Сахалине.

(3) Сомон — небольшая река, впадающая в залив Де-Кастри и образующая в устье довольно большую одноименную бухту.

(4) Корабль «Пальмето», зафрахтованный вместе с бригом «Беринг» в США, был первым коммерческим судном, вошедшим с юга в реку Амур.

(5) Айны (айну) — коренное население Курильских островов, Сахалина и Хоккайдо, сильно сократившееся в результате жестокого гнета Японии.

(6) Карабинер — полицейский, жандарм.

(7) Англичане, как и другие иностранцы, еще долго не знали о русских открытиях на Дальнем Востоке в 1849—1855 гг. Тот же адмирал Стерлинг заявлял в 1855 году, что залив Де-Кастри находится в китайских владениях. Еще в 1859 году англичане не подозревали, что русскими описаны и заняты берега Татарского пролива, что им принадлежит бухта Ольга и пр.

ПОСЛЕДУЮЩИЕ СУДЬБЫ КАМЧАТКИ

С упразднением Петропавловского порта закончился недолгий период оживления на Камчатке. После славной героической обороны 1854 года весь Охотско-Камчатский край оказался вновь на положении самой забытой окраины царской России.

Открытие устья Амура, присоединение к России всего Приамурья, Уссурийского края и Приморья сосредоточили все внимание правящих кругов России на Николаевске-на-Амуре и несколько позднее на Владивостоке. Петропавловск-Камчатский, который, по замыслу Муравьева, должен был стать важным портом России на Тихом океане, был обречен на жалкое прозябание. Все военное снаряжение, морская команда и управление, как гражданское так и военное, были переброшены из Петропавловска в Николаевский пост в устье Амура, переименованный впоследствии в Николаевск-на-Амуре. Население Камчатки полагало, что эта временная мера будет отменена после окончания войны, но надежды эти не оправдались. Управление обширным краем было донельзя упрощено. В конце 1856 года была образована новая Приморская область Восточной Сибири, в состав которой вошла наряду с другими районами и упраздненная Камчатская область. В созданном Камчатском округе было введено земское управление во главе с исправником и его помощником. Для заведывания остатками портового хозяйства Петропавловска впредь до окончательной ликвидации был назначен офицер. Эти лица управляли всеми делами округа: чинили суд, собирали ясак и пр. Из обычных учреждений осталась только почтовая контора. Камчатская флотилия была заменена Сибирской флотилией на Восточном океане.

В 1867 году царское правительство продало Соединенным Штатам русские владения в Америке. После этого исчез даже косвенный интерес к Камчатке, через которую осуществлялась связь центра России с Русской Америкой. Полуостров был окончательно заброшен. Посещения Камчатки русскими военными и коммерческими судами почти прекратились. Военных сил на полуострове не было, лишь в самом Петропавловске стояло 50 казаков под командой 5 урядников, которые несли только полицейскую службу. Изредка, большей частью случайно, у побережий этого огромного края появлялись русские охранные суда. Вплоть до установления Советской власти Петропавловск оставался тем же ничтожным городком, еле насчитывал тысячу жителей и был по-прежнему почти совсем отрезан от материка. Лишь в отдельных случаях, под влиянием внешних причин, полуостров привлекал внимание царского правительства. Так, в связи с сооружением в 90-х годах Сибирской железнодорожной магистрали на полуострове были произведены исследования полезных ископаемых. Позже, в годы первой русской революции, царское правительство и помещичье земство заинтересовались Камчаткой как местом для переселения «беспокойных» крестьян Украины.

Лишенная даже минимальной обороноспособности, совершенно не охраняемая, отрезанная полностью не только от европейской части России и Сибири, но и от Приморья, Камчатка с ее ценнейшими природными ресурсами представляла собой лакомый кусок для соседей России на Дальнем Востоке — империалистических хищников США и Японии.

Весь период с середины XIX столетия до окончательного установления Советской власти на Дальнем Востоке иностранцы самым беззастенчивым образом грабили природные богатства Камчатки, хищнически уничтожали морского и пушного зверя и жестоко эксплуатировали коренное население края. Прежде всего инициативу в этом проявили американцы.

Американская экспансия на крайнем северо-востоке Азии началась еще в XVIII веке и продолжалась около полутора столетий, до утверждения Советской власти на Дальнем Востоке. К середине XIX века стало уже ясно, что США стремятся захватить российские владения в Америке, лежавшие на путях американской экспансии в страны Тихого океана — Россию, Китай, Японию. Еще до приобретения Русской Америки американцы пытались проникнуть в Сибирь под видом устройства телеграфа из США в Европу через Аляску и Дальний Восток. Предприятие это — «Западно-Соединительная К°» — не состоялось, но американцам удалось произвести глубокую, почти четырехлетнюю (1864—1867 гг.) разведку русских владений в Америке и на крайнем северо-востоке Азии. В то время как решался вопрос о покупке Русской Америки, стоявшие за это приобретение дельцы подчеркивали значение Аляски и Алеутских островов для американской экспансии. Конгрессмен Р. Д. Уокер указывал, в частности: «В окончательной борьбе за мировое господство Тихий океан будет играть решающую роль. Приобретение Аляски и Алеутских островов ставит Америку на полпути к Китаю и Японии. Возражать против этого приобретения могут только чудаки, которые хотят видеть западную границу США на реке Охайо»(1).

После продажи Соединенным Штатам Русской Америки (1867 г.) и ликвидации Российско-американской компании началось усиленное проникновение американских предпринимателей в Чукотско-Камчатско-Охотский край. Командорские острова попали на двадцать лет в аренду американской фирме «Гутчинсон, Кооль и К°», совершенно опустошившей громадные пушные богатства островов. Вся торговля в этом громадном крае также оказалась в руках американских предпринимателей.

Не удовлетворяясь «легальным» проникновением в эти земли, американцы довели до колоссальных размеров рас­хищение их богатств нелегальным путем. В результате такой деятельности киты и моржи в этих районах были почти полностью истреблены. Американские, английские (канадские) и японские хищники уничтожали десятки тысяч командорских морских котиков в открытых водах. В русских территориальных водах американцы и японцы вели запретный лов ценной лососевой и тресковой рыбы. Покрыв полярное побережье современного Чукотского округа от устья Колымы до мыса Дежнева и все тихоокеанские берега от этого мыса до Караги(2) сетью нелегальных товарных складов с большим запасом спиртных напитков, американцы спаивали и беспощадно обирали местное население, наживая огромные барыши на вывозе различной пушнины, мамонтовой кости, моржовых клыков, живых оленей и ездовых собак. Не ограничиваясь этим, они начали также хищническую добычу полезных ископаемых: угля, графита, золота.

Одновременно американские капиталисты пытались экономически поработить обширные районы крайнего северо-востока Азии. Так, на Чукотке долгое время орудовало «Северо-восточное Сибирское общество» — чисто американское предприятие, прикрывшееся русской вывеской; те же цели захвата преследовали и другие многочисленные попытки американских дельцов заполучить различные концессии (проект сооружения железнодорожной магистрали из Америки в Сибирь, предложенный в начале XX века при участии Эдварда Гарримана, отца известного ныне реакционного деятеля; попытка представителя американских фирм полковника Дейтриха получить в 1909 году право на эксплуатацию части Северного морского пути от побережья Америки до устья Лены и др.). Уже открытым посягательством на русские владения явились неоднократные попытки Канады и США захватить остров Врангеля в 1913—1924 гг. В 80-х годах XIX столетия в воды Камчатки устремляются японские рыбопромышленники. Не ограничиваясь самовольными действиями в русских территориальных водах, японские шхуны заходили для лова рыбы даже в русские реки во время рунного(3) хода лососей. С конца 90-х годов японцы предпринимают также хищническую добычу морских котиков и бобров в водах Командорских островов и мыса Лопатка(4).

Главною базою японского хищничества в русских водах становятся северные Курильские острова. В бухте Мойроппу, на первом острове (Шумшу), были устроены специальные склады для снабжения японских шхун всем необходимым и хранения их добычи. Эти же острова были впоследствии превращены Японией в плацдарм для нападения на Россию. На Шумшу, в частности, японцы собирали силы, чтобы «сделать Камчатку — по их словам — собственностью микадо, а население ее привести в верность Японии». Мирный и беззащитный Петропавловск подвергся во время войны 1904—1905 гг. варварской бомбардировке со стороны японцев, тогда же японцы предприняли попытку захватить Командорские острова и Камчатку, напав на некоторые пункты восточного побережья полуострова (Уку(5), Карагу).

После русско-японской войны положение России на Дальнем Востоке резко ухудшилось. Кроме потерянных в 1875 году Курильских островов, утрачен был и южный Сахалин. Оборонительная линия на Тихом океане лишилась еще одного звена, важные стратегические позиции — морские подступы к Дальнему Востоку — очутились в руках Японии. Япония закрыла, таким образом, на замок все выходы из Приморья в океан, к портам Камчатки и Чукотки. Было ясно, что Япония стремится отторгнуть от России весь ее Дальний Восток. Над северным Сахалином и Камчаткой, над Приморьем и Приамурьем нависла серьезная угроза.

Одним из тяжелых последствий русско-японской войны была рыболовная конвенция 1907 года, открывшая Японии законный доступ в охотско-камчатские воды. Не ограничиваясь эксплуатацией указанных в конвенции морских участков, японцы развернули грандиозный хищнический лов рыбы в водах, не предусмотренных конвенцией. В то же время они усилили и разбой в районе Командорских островов, доходивший часто до вооруженных нападений на острова.

Усилившаяся в конце XIX и в начале XX века американская и японская экспансия на Камчатку заставила, наконец, царское правительство призадуматься. В 1909 году была вновь образована Камчатская область и предприняты некоторые меры к экономическому оживлению края, но с началом первой мировой войны внимание правящих кругов России снова было отвлечено от Камчатки.

Хищничество американцев и японцев в Камчатско-Чукотско-Охотском крае достигло неслыханных размеров во время иностранной интервенции и было ликвидировано окончательно лишь после установления на Дальнем Востоке Советской власти.

Это длившееся в течение десятилетий безнаказанное хозяйничанье иностранцев не могло не отразиться на положении местного населения, страдавшего не только от грабительской торговли и спаивания, но и от упадка своих исконных промыслов в результате хищнического истребления иностранцами пушного и морского зверя и рыбы.

Но и в этот тяжкий дореволюционный период разноплеменное население далекого края оставалось всегда верным своей родине. Многочисленные народности северных и южных районов(6), несмотря на то, что царское правительство обрекало их на отсталость и вообще совершенно не интересовалось ими, не раз проявляли замечательное мужество, защищая свою землю от наглых нападений иностранных захватчиков. Одним из выдающихся эпизодов этой борьбы является разгром японских налетчиков около селения Явино(7).

Во время русско-японской войны «вольная японская дружина» под командованием самурая лейтенанта Гундзи высадилась с полевыми орудиями на пустынном побережье Камчатки и объявила полуостров «землей микадо». Но через несколько дней часть захватчиков была перебита камчатскими партизанами, а остальные бежали на остров Шумшу. Так же позорно кончилась и предпринятая в то же время японцами попытка захватить Командорские острова: высадившиеся на острове Беринга японцы были сброшены в море охотниками-алеутами.

В годы иностранной интервенции и гражданской войны горсть камчатских красных партизан не дала захватившим Петропавловск японцам продвинуться за пределы города.

Великая Октябрьская социалистическая революция совершенно изменила судьбы Камчатки и ее населения. В прошлом одна из самых забытых и заброшенных окраин царской России Камчатка превратилась в развитую индустриальную область, неразрывно связанную со всей советской страной. Ленинско-сталинская национальная политика пробудила запоздалые в развитии народы Камчатки, приобщила их к новой, счастливой и радостной жизни, превратила их из полупервобытных охотников-рыболовов в сознательных и активных строителей коммунистического общества.

Советская власть укрепила обороноспособность Даль­него Востока, прекратила вековое хищничество американских и японских империалистов, научив их уважать государственные рубежи Союза ССР.

Советский народ, отстоявший под руководством Коммунистической партии целостность и независимость своей великой Родины, разгромил в Великой Отечественной войне немецко-фашистских захватчиков и алчных японских империалистов. В результате одержанной над Японией победы исправлена историческая несправедливость: Родине возвращены открытые и освоенные русскими людьми южный Сахалин и Курильские острова, ставшие базой обороны нашей страны на Тихом океане.

В агрессивных планах империалистов США район Тихого океана занимает особое место. Стремясь развязать новую мировую войну, направленную против всех свободолюбивых народов и, в первую очередь, против Советского Союза, американские империалисты перешли в этом районе от подготовки войны уже к прямым актам агрессии: вооруженные силы США предприняли варварскую авантюру в Корее, захватили часть территории Китайской Народной Республики — остров Тайвань — и грозят дальнейшим расширением войны. Аляска и Алеутская гряда превращены Соединенными Штатами в плацдарм агрессии на Тихом океане: там сооружены многочисленные военно-воздушные базы и аэродромы, обслуживавшие войска интервентов в Корее.

На полярном и тихоокеанском побережьях Аляски, от мыса Барроу до острова Ситха, создана громадная сеть военных, военно-воздушных и военно-морских баз, аэронавигационных радиостанций, автодорог, военных поселков и пр. Усиливающееся с каждым годом военное строительство стало основой современной экономики Аляски.

Американские поджигатели войны усиленно, восстанавливают военную мощь Японии. Вместо демилитаризации и демократизации страны, как это предусмотрено решениями Потсдамской конференции и Дальневосточной комиссии, США воссоздают в Японии реваншистскую армию, превращают Японию в новый очаг агрессии, грозящий миру и безопасности народов Азии и Европы.

Мировой реакции и агрессии противостоят, однако, мощные силы демократии и социализма. Силы эти растут с каждым днем и становятся непреодолимым барьером на пути к новой мировой войне.

Подступы к социалистической Камчатке, как и ко всему Советскому Дальнему Востоку, охраняет надежный страж наших восточных границ — советский Тихоокеанский флот. Вместе с воинами героической Советской Армии моряки-тихоокеанцы всегда готовы выполнить свой долг перед Родиной.

Комментарии к 12 главе

(1) Охайо — приток реки Миссисипи, главная река одноименного штата.

(2) Карага — селение на берегу одноименной бухты на побережье пролива Литке. В настоящее время — центр Карагинского района Корякского национального округа.

(3) Рунный ход рыбы — массовая миграция рыбы на нерест или для откорма.

(4) Полуостров и мыс Лопатка — крайняя южная оконечность Камчатки.

(5) Ука — селение на одноименной реке, впадающей в Укинскую губу пролива Литке.

(6) Население Камчатско-Чукотско-Охотского края состоит, помимо русских и различных национальных групп, из 9 коренных северных народностей: чукчей, коряков, ительменов, юкагиров, чуванцев, алеутов, эскимосов, эвенков (тунгусов) и эвенов (ламутов).

(7) Явино — небольшое селение на юго-западном побережье Камчатки, расположенное примерно в 250 километрах от Большерецка.


Сейчас принято написание Ситка. ― Прим. РОД «ГОРН».

Имеется в виду Георг Вильгельм Стеллер (1709―1746) ― немецкий натуралист, участник Второй Камчатской экспедиции В. Беринга. ― Прим. РОД «ГОРН».

Биллиард ― то же, что миллиард. ― Прим. РОД «ГОРН».

Речь идет о русском поселении первой половины XVII в. на Кенайском полуострове, включавшем 31 дом, которое было обнаружено в 1937 г. американскими археологами. ― Прим. РОД «ГОРН».

Устаревшее название калана (Enhydra lutris), морского родича выдры. ― Прим. РОД «ГОРН».

На Командорских островах европейцами и американцами истреблено за годы войны (1853―1856) 100 тыс. котиков, а с 1867 по 1890 гг. ― 132 тыс. котиков. ― Прим. РОД «ГОРН».

Современное написание ― Огайо. ― Прим. РОД «ГОРН».